Говард Лавкрафт - Локон Медузы Страница 11

Это все. Я поместил бархатную ткань над картиной и надеюсь, что она никогда не будет снята. Портрет должен быть сожжен. Я не смог оторвать мерзкие кольца от тела бедного Фрэнка – они буквально въелись в него, как какая-то щелочь, и кажется, утратили всякую подвижность. Это было похоже на то, как будто этот змееобразный локон выразил своего рода извращенную нежность к человеку, убитому им – вцепился в него… обнял его. Ты должен сжечь несчастного Фрэнка вместе с этими волосами – и, ради Бога, не забудь спалить их до состояния пепла. Их и картину. Они все должны сгореть. Сохранность мира требует, чтобы они сгорели».

Дени мог бы прошептать больше, но новый взрыв далекого вопля прервал его. Впервые мы поняли, что это было, поскольку повернувший на запад ветер, наконец, донес до нас слова. Нам следовало распознать их еще давно, так как звуки, очень похоже на этот, часто исходили из одного и того же источника. Это была Софонисба, старая сморщенная зулусская ведьма, которая заискивала перед Марселин, выкрикивая из своей хижины те же слова, что теперь венчали эту кошмарную трагедию. Мы оба могли расслышать некоторые фразы, которые она произносила воющим голосом, и поняли те загадочные исконные вещи, что связывали эту дикую колдунью с другой наследницей древних тайн, только что убитой. Часть слов, которые она использовала, выдавали ее приверженность демоническим традициям забытых эпох.

«Иэ! Иэ! Шуб-Ниггурат! Йа Р'Лайх! Н'гаги н'булу бвана н'лоло! Йа, йо, бедная Миссис Танит, бедная Миссис Изида! Марсе Клулу, появись из воды и забери свою дочь – она умерла! Она умерла! У волос больше нет никакой хозяйки, Марсе Клулу. Старая Софи, она знает! Старая Софи, она получила черный камень из Большого Зимбабве в старой Африке! Старая Софи, она танцевала в лунном свете вокруг камня крокодила до того, как Н'бангус поймал ее и продал на корабль, перевозящий людей! Нет больше Танит! Нет больше Изиды! Нет больше женщины-ведьмы, которая бы хранила огонь горящим в большом каменном месте! Йа, йо! Н'гаги н'булу бвана н'лоло! Иэ! Шуб-Ниггурат! Она умерла! Старая Софи знает!»

На этом вопль не закончился, но это все, на что я смог обратить внимание. Выражение лица моего сына говорило о том, что это напомнило ему о чем-то ужасном, и мачете, сжатое в его руке, не сулило ничего хорошего. Я знал, что он был в отчаянии, и прыгнул на него, чтобы разоружить его прежде, чем он смог бы натворить беду.

Но я опоздал. Старик с больным позвоночником не способен на многое. Между нами произошла упорная борьба, длившаяся много секунд, но он все-таки заколол себя. Я не уверен, но, кажется, он пытался убить и меня. Его последние слова, произнесенные задыхающимся голосом, касались необходимости уничтожить все, что было связано с Марселин – кровью или браком.

V Больше всего меня тогда поразило то, что я не сошел с ума в тот момент или спустя часы. Передо мной лежало мертвое тело моего сына – единственного человека, о котором я должен был заботиться, а в десяти футах, возле окутанного мольберта, находился труп его лучшего друга, обмотанный ужасным безымянным локоном. В нижней комнате лежал оскальпированный труп женщины-чудовища, относительно которой я был готов поверить чему угодно. Я был слишком ошеломлен, чтобы пытаться проанализировать правдивость рассказа о волосах – и даже если бы я не был так шокирован, этого мрачного воя, исходившего из хижины тети Софи, было достаточно, чтобы снять все сомнения.

Если бы мне хватило мудрости, я бы сразу выполнил то, о чем просил бедный Дени – то есть сжег картину и обвившие тело Марша волосы, не проявляя к ним любопытства – но я был слишком возбужден, чтобы проявить мудрость. Кажется, я долго бормотал какой-то вздор над моим мальчиком, а затем вспомнил, что ночь уже заканчивается, и вскоре с наступлением утра возвратятся слуги. Было ясно, что нужно как-то объяснить им этот инцидент, и я решил, что должен спрятать все его мрачные свидетельства и выдумать какую-нибудь историю.

Тот моток волос вокруг Марша представлял собой кошмарную вещь. Пытаясь проткнуть его мечом, снятым со стены, мне показалось, что я почти ощущаю, как он еще сильнее сжимает кольца на мертвом человеке. Я не посмел коснуться его – и чем дольше я рассматривал, тем более ужасные особенности замечал в нем. Одна особенность подала мне начальную идею. Я не стану говорить о ней – но это частично объясняло необходимость в питании волос подозрительными маслами, как это всегда делала Марселин.

Наконец, я решил захоронить все три тела в подвале, засыпав их известью, которая находилась на складе. Это была ночь адской работы. Я вырыл три могилы; для моего сына подальше от двух других, поскольку я не хотел, чтобы он находился поблизости от тела этой женщины или ее волос. Я сожалел, что не смог оторвать локон от несчастного Марша. Это было ужасно, когда я укладывал их в могилы. Я использовал одеяла, чтобы перетащить женщину и бедного парня с прядью волос вокруг тела. Затем я принес два барреля извести со склада. Бог, вероятно, придал мне силу, поскольку я не только перенес их в погреб, но и без затруднений заполнил все три могилы.

Из части извести я сделал раствор для побелки, потом взял стремянку и поставил ее под потолком, сквозь который просочилась кровь. Затем я сжег почти все предметы из комнаты Марселин, очистив стены, пол и тяжелую мебель. Также я вымыл аттическую студию, следы и линии, которые вели туда. И все это время я слышал старую Софи, вопящую в отдалении. Должно быть, дьявол вселился в это создание, судя по тому, сколь долго продолжался ее крик. Но она всегда напевала подозрительные вещи. Именно поэтому занятые на полевых работах негры не испугались и не заинтересовались ею в ту ночь. Я запер дверь студии и спрятал ключ в своей комнате. Затем я сжег в камине всю свою испачкавшуюся одежду. К рассвету дом смотрелся вполне нормально, насколько мог бы решить любой случайный прохожий. Я не осмелился дотронуться до покрытого мольберта, но запланировал посмотреть на него позже.

Итак, на следующий день возвратились слуги, и я сообщил им, что молодежь отправилась в Сент-Луис. Никто из полевых рабочих вроде бы не видел и не слышал ничего особенного, а старая Софонисба прекратила свои вопли с восходом Солнца. После этого она уподобилась сфинксу и не произносила ни слова о том, что произошло в ее мрачном сознании накануне днем и ночью.

Позже я сделал ложное заявление о том, что Дени, Марш и Марселин вернулись в Париж и стали изредка общаться со мной по почте, отправляя оттуда письма (которые я написал сам, подделав их почерки). В разговорах с друзьями мне пришлось много лгать или умалчивать о некоторых событиях и вещах, но я понимал, что люди тайно предполагали, что я что-то скрываю. Я сфальсифицировал сообщения о смертях Марша и Дени во время войны и позже сказал, что Марселин ушла в женский монастырь. К счастью, у Марша уже не было родителей, а его эксцентричные манеры отчуждали его от родственников в штате Луизиана. Наверное, все сложилось бы намного лучше для меня, если бы я подчинился здравому смыслу и сжег картину, продал плантацию и вообще прекратил всякую активную деятельность ввиду своего взбудораженного перенапрягшегося сознания. Вы видите то, к чему привело мое безумие. Неурожаи зерновых культур, разошедшиеся один за другим рабочие, дом на грани полного разрушения, и сам я в качестве отшельника и темы для множества загадочных баек сельской местности. Никто не ходит здесь после наступления темноты, да и в любое другое время, и ничего с этим не поделаешь. Именно поэтому я понял, что вы должны быть чужаком.