Михаил Парфенов - Лепрозорий Страница 11

Гораздо больше ее интересовало происходящее во дворе. Если бежать — то сейчас, когда основные боевые действия переместились ближе к казарме. Можно попробовать прорваться в сторону того небольшого леса, у опушки которого, как ей вспомнилось, хоронили странные белые свертки. Или попытаться найти оставленную у дома капитана машину. Но там ли она еще? А может, с ее «Нивой» уже покончено? Капитан мог приказать оставить авто в каком-нибудь спецгараже на территории — ведь должны же они где-то прятать от непогоды машины.

В любом случае, оставаться в здании было опасно. Но и выйти она боялась. По двору бродило несколько автоматчиков, методично отстреливающих немногих подающих признаки жизни — на мониторе не было видно, только ли зараженных они добивают или же и своих сослуживцев тоже. Рванись она в эти мгновения на улицу, тут же получит пулю в лоб.

Что делать?.. Диана не знала. И от этого становилось еще страшнее.

В самом здании еще оставалось что-то. Она не могла определить, где именно. Камеры слежения показывали пустующие коридоры и комнаты. Но Диана чувствовала, что поблизости все еще скрывается кто-то из зараженных. Ощущала также, как в стеклянной клетке с закрытыми глазами могла определить, чем занимаются ее соседи. И вот сейчас она точно также знала, что поблизости кто-то притаился, выжидая своего часа. Также как и она ждет, пока солдаты закончат свое кровавое дело и освободят путь к свободе…

Во дворе остановился до боли знакомый «Хаммер». Диана чуть не взвизгнула от радости и удивления: Олег! Олежек, родной ты мой, любимый!

Она забыла обо всем остальном, глядя, как открывается дверца внедорожника, и из него выходит человек, чью коренастую фигуру она бы узнала из тысячи других.

Больше ждать было нельзя. Диана бросилась к выходу.

22

Когда-то давным-давно, должно быть в позапрошлой жизни, у нее было имя. Тогда ее звали Ольга и, насколько помнило ее изменяющееся сознание, в то время она была совершенно счастлива. Только сама не знала об этом.

Когда-то ее осудили за преступление, которого она не совершала. А может быть и совершила. Теперь ее память была слишком слаба, а разум чересчур замутнен, чтобы Ольга могла утверждать что-либо о своем прошлом с полной уверенностью. Может быть, она и правда зарезала собственного мужа кухонным ножом, защищаясь от тяжелых кулаков во время семейной ссоры, которая сейчас казалась ей просто детским сном по сравнению со всем, произошедшим после. Может быть, она и вонзила широкое лезвие в его пивное брюхо, и когда ее дочь вернулась из школы, то действительно увидела, как ее любимая мама отмывается в ванной от крови…

Всякое может быть.

Она всегда была слишком нервной, слишком импульсивной, слишком обидчивой, и всегда сама больше всех страдала от этого. Когда «на зоне» какая-то страшная женщина с хриплым прокуренным голосом и пропитым лицом с огромным шрамом на щеке, склоняла ее к лесбийскому сексу, Ольга сломала ей руку. Лесбиянка попала в тюремную больницу, а Ольга в карцер. Именно там, в сырости и темноте, она проводила большую часть отпущенного ей судом немалого срока, зная, что в общей камере ей нельзя будет ни уснуть, ни повернуться спиной к другим зечкам.

Как раз туда, в карцер, где она отбывала очередную провинность, к ней зашли те странные люди. Одного, в очках на горбатом носе и седыми волосами, звали «Арсением Дмитриевичем», а другой не представился, но был явно главным в странном дуэте. Это был хмурый безмолвный мужчина с военной выправкой, и его серый деловой костюм сидел на нем как влитой, в отличие от точно такого же, нацепленного на старикашку-очкарика. Они, а точнее Арсений Дмитриевич, но с молчаливого согласия своего спутника, сделали ей предложение, от которого она по глупости не смогла в тот момент отказаться. Ей думалось, что лучше уж стать частью некоего сомнительного эксперимента, чем сдохнуть, получив самодельную заточку в шею.

Как же она ошибалась!

Сейчас, спрятавшись за дверью туалета в малоприятной компании с разорванными на части телами смутно знакомых солдат, Ольга понимала это как никогда. Она чувствовала запах смерти в прямом и переносном смысле, и в больной ее голове боролись друг с другом лишь две эмоции: тупая, не имеющая границ ненависть к людям, привезшим ее в это кошмарное место и так долго издевавшимися над ней и над другими несчастными, и безумная горечь от осознания того, что она уже никогда больше не увидит милое лицо своей Машки. Маленького хрупкого создания, того единственного на всем белом свете существа, которое она любила всем сердцем, чей миниатюрный носик ей так хотелось чмокнуть хотя бы разок, на прощанье.

В прошлой жизни ей обязались солидно «скостить» срок и помочь увидеться с дочкой, но все это было ложью, пустыми, ничего не значащими обещаниями, данными, чтобы она поставила свою подпись на бумагах, подсунутых хмурым молчуном. А старик что-то все бормотал о различиях в хромосомах и о том, как ему необходимы «женские экземпляры»…

С обманщиком-дедом Ольга уже рассчиталась. Пусть он теперь на себе прочувствует то, что испытала она сама, когда начались эти жуткие боли, страшный зуд, заставлявший ее раздирать до крови собственную кожу на самых нежных местах. Пусть ужаснется, как ужаснулась она, увидев, во что превращается ее тело. Пусть сам сходит с ума от обилия чужих мыслей и желаний, поселившихся в голове!

С любителями «острых зрелищ» она также разобралась. Точнее, ее опередили те, кого она мысленно звала своими «собратьями» и «друзьями по несчастью». В огромной лужи крови, растекшейся по полу, плавало то немногое, что осталось от них, но Ольга ровным счетом ничего не испытывала по этому поводу. Солдаты были мелочью, не более чем тупым орудием, а порой и рабочим материалом для Померанцева и капитана. Она знала двоих своих собратьев из числа этих недалеких вояк. Сейчас их трудно было узнать, их лица покрылись зеленоватой коркой, а глаза стали желтыми и лишились зрачков. Ольга читала их мысли и чувства, и прекрасно понимала, что мальчишки, по неосторожности превратившиеся в тех, кого им должно было охранять, уже совсем ничего не помнят о своей человеческой жизни и мечтают лишь о мести… и о свободе.

Когда-то она тоже мечтала о свободе. Но теперь та красавица-блондинка, которую ее умница-дочь звала «мамой Олей», не верила в это слово. Свободы нет на самом деле. То, что тебе кажется ее олицетворением — лишь очередная клетка, прозрачные стены которой ты не видишь, хотя они и ограничивают тебя и никуда не выпускают. За каждым твоим движением внимательно следят невидимые камеры, а время от времени посещающий тебя улыбчивый дядька по имени Бог приходит к тебе лишь для того, чтобы проконтролировать ход своего очередного эксперимента.