Говард Лавкрафт - Зов Ктулху Страница 11

1 марта, что, согласно международной демаркации суточного времени, соответствует нашему 28 февраля, случилось землетрясение, а вслед за ним шторм. И почти сразу же яхта «Алерт» со всем ее бандитским экипажем, словно повинуясь чьему-то властному зову, ринулась в открытый океан. Одновременно в другом полушарии планеты многие поэты и художники начали видеть во сне вставший из воды странный циклопический город, а молодой скульптор, находясь в состоянии транса, вылепил из глины фантасмагорический образ Ктулху. 23 марта остатки экипажа «Эммы» высадились на неизвестном острове, потеряв при этом шестерых матросов, — и в тот же день сны людей с чувствительным восприятием достигли наивысшей живости и были омрачены ужасным видением угрожающе надвигавшегося на них гигантского монстра; именно в этот день известный архитектор потерял рассудок, а молодой скульптор впал в бредовое состояние. 2 апреля последовал еще один шторм, и тотчас прекратились все сновидения о мрачном городе, а Уилкокс вырвался из тенет своей странной лихорадки. А если еще вспомнить зловещий рассказ старого Кастро о рожденных на далеких звездах и впоследствии затонувших вместе со своим городом Властителях Древности, об их влиянии на своих приверженцев и власти над сновидениями людей, то все эти факты говорили о многом. Уж не топтался ли я на краю черной пропасти космических ужасов, пережить которые не под силу человечеству? Пусть так, но отныне они являются чисто умозрительным явлением, ибо, что бы ни случилось на самом деле 2 апреля, чудовищная угроза потери собственного «я», замаячившая было перед человечеством, с той поры отодвинулась на неопределенное время.

В тот памятный вечер, потратив весь день на рассылку срочных телеграмм и сборы в дорогу, я распрощался со своим гостеприимным хозяином и сел в поезд, отправлявшийся в Сан-Франциско. Менее чем через месяц я уже был в Данидине и очень скоро выяснил, что здесь почти ничего не знают о приверженцах ужасного культа, целыми днями околачивавшихся в тавернах. «Портовый сброд, он и есть сброд, не стоящий внимания» — так рассуждали местные жители. Правда, ходили неясные толки о поездке компании каких-то полукровок на холмы за городом, а также отблесках красного пламени и слабом рокоте барабанов, доносившемся оттуда. В Окленде я узнал, что Йохансен после поверхностного и ничего не давшего допроса в Сиднее вернулся совершенно седым и тотчас продал свой коттедж на Вест-стрит, после чего вместе с женой спешно отбыл в Осло, на родину. Что же до его ужасных приключений, то даже своим самым близким друзьям он рассказал не более того, что услышали от него официальные лица из Морского министерства, а потому единственное, чем они смогли мне помочь, — это дать его адрес в Осло.

Вслед за тем я прибыл в Сидней, где без всякого ощутимого результата беседовал с матросами в порту, а также с некоторыми лицами из суда адмиралтейства. Ходил я взглянуть и на яхту «Алерт», проданную с торгов и переоборудованную для коммерческих перевозок, но осмотр ее не дал мне ровным счетом ничего. Ужасный идол с головой каракатицы, скрючившимся телом дракона, чешуйчатыми крыльями и таинственными иероглифами на пьедестале хранился теперь в музее Гайд-парка. Я долго и тщательно изучал его. В безупречном совершенстве его исполнения таилось нечто дьявольское. Одним словом, он являл собой полную аналогию статуэтке, обнаруженной Леграссом, хотя и существенно уступал ей в размерах. Как объяснил мне смотритель музея, материал, из которого была изваяна фигурка, остается неразрешимой загадкой для геологов — все видевшие ее специалисты единодушно поклялись, что подобной горной породы не существует во всем мире. И тут я снова с содроганием вспомнил слова старого Кастро, сказанные им Леграссу о Властителях Древности: «Они явились со звезд и принесли с собой собственные изображения».

После всех этих изысканий я уже не мог остановиться на полпути и решил навестить Йохансена в Осло. Добравшись морем до Лондона, я сразу же пересел на пароход, следующий до норвежской столицы, и в один из осенних дней высадился на чистенькой, нарядной пристани под сенью Эгеберга. Адрес, по которому я разыскивал Йохансена, привел меня в Старый город короля Харальда Сурового,[13] пронесший древнее имя Осло через века, не обращая внимания на то, что разраставшаяся вокруг новая столица жила под маскарадным именем «Христиания». Недолгая поездка в такси — и вот я уже с замиранием сердца стучусь в дверь опрятного старинного домика с оштукатуренным фасадом. На мой стук откликнулась одетая в черное женщина с печальным лицом и буквально сразила меня, объявив на ломаном английском языке, что Густафа Йохансена нет в живых.

Скорбящая вдова поведала мне, что по возвращении на родину он прожил совсем недолго — все приключившееся с ним тогда в море сломило его дух. Ей он рассказал не больше того, что и всем прочим, однако после него осталась толстая тетрадь, заполненная, как он ей объяснил, «чисто техническими записями». Тетрадь была исписана по-английски, чтобы, как можно было догадаться, ее не прочел из праздного любопытства кто-нибудь из домашних. Однажды, когда Йохансен не спеша шел по узкому проулку близ Гетеборгского дока, из чердачного окна вывалилась тяжелая кипа газет и угодила ему в голову. Двое матросов-индийцев сразу подбежали к нему и помогли подняться на ноги, но, прежде чем прибыла карета «скорой помощи», он был уже мертв. Не обнаружив видимых причин смерти, врачи объяснили ее внезапным сердечным приступом и общим ослаблением организма.

При этих словах меня пронзил темный, неизъяснимый ужас, от которого мне уже не избавиться до тех пор, пока я не умру — неважно, естественным ли образом или в результате «несчастного случая». Убедив вдову, что я имею самое непосредственное отношение к «техническим записям» ее мужа и, таким образом, имею на них полное право, я взял тетрадь с собой и, устроившись в шезлонге на палубе следующего в Лондон парохода, углубился в чтение. То было бесхитростное и довольно бессвязное повествование — наивная попытка простого моряка написать задним числом нечто вроде дневника, при этом стараясь как можно точнее, день за днем, воспроизвести свое ужасное плавание. Я не берусь пересказывать его подробно, во всей его туманности и многословии, но суть дела постараюсь изложить достаточно связно — хотя бы для того, чтобы объяснить, почему вдруг привычный плеск воды за бортом показался мне настолько непереносимым, что я вынужден был заткнуть уши ватой.

Йохансен, благодарение Господу, не знал всего того, что знаю я, — пусть ему и довелось увидеть своими собственными глазами и зловещий город, и обретающее в нем чудовищное существо. Мне же до конца жизни не суждено больше заснуть спокойным сном, ибо я ни на секунду не могу позабыть об угрозе, затаившейся вне нашей повседневной жизни, вне привычных нам времени и пространства, — об ужасных богомерзких монстрах, что пришли с древних звезд и теперь дремлют под толщей океанских вод, свято чтимые приверженцами кошмарного культа, которые внимают идущему из-под земли зову и ждут, когда новое землетрясение поднимет к солнцу грозящий гибелью всему человечеству каменный город и настанет пора выпустить в мир их жестоких богов.