Лев Альтмарк - Хреновый детектив Страница 11

До последнего времени я Лёху терпеть не мог, внутренне заклеймив флюгером и подонком, всегда скрывавшим своё гнилое нутро, но столкнулся с ним сегодня поближе и понял, что мужик он по-прежнему неглупый, сам себе на уме и здравого смыла ещё не утратил. Другое дело, что запутался в своих исканиях, наслушался каких-то бредовых идей и за неимением собственных принял их за истину. Так ведь не один он ошибается. У многих в голове такая же каша. Наверняка и я не исключение…

Уже в сумерках без особых приключений добрался я до Валиного дома. Лишь поднимаясь по лестнице, я почувствовал, как смертельно устал за этот бесконечный сумасшедший день. Растянувшись после горячего душа на диване, я поплыл окончательно и не смог бы пошевелить даже пальцем, если бы потребовалось. Перед тем, как провалиться в тяжёлый и беспокойный сон, я успел лениво подумать о том, что так и не дозвонился до Толика, а это очень не помешало бы. Но ничего, завтра дозвонюсь. Будет день, будет пища. Только бы этой пищей не подавиться…

6

Этой ночью я снова увидел сон, который видел до этого уже тысячу раз. Почему тысячу — просто такое рано или поздно начинает сниться каждому еврею, а потом становится навязчивой идеей, сводит с ума, и никуда от этого не деться. На сей раз этот сон был необычно отчётлив и ярок, почти как в зале кинематографа, когда смотришь красочный широкоформатный фильм, которого ещё никогда не видел. Я чувствовал не только цвет и звук, но ощущал и запах, почти трогал ладонью всё, что стремительно проносилось перед глазами, а под ногами, кажется, шуршали камешки и пружинила горячая земля, по которой я ступал. И всё это лишь снилось…

…Немного захмелевший от ожидания того, что неминуемо произойдёт через какие-то мгновения, и к этому неминуемому ты готовился всю жизнь, я пробирался по длинному салону самолёта к распахнутой двери, опираясь о мягкие шершавые спинки кресел и путаясь в коротком ворсе ковровой дорожки под ногами. Каждый шаг давался почему-то с трудом, словно на ногах были пудовые гири, и в то же время что-то радостное звенело внутри меня и сладким ознобом перекатывалось от кончиков пальцев к затылку.

Уже и лёгкий ветерок дохнул из распахнутой двери, разгоняя застоявшийся сонный полумрак салона. Я тянулся к этому ветерку, но впереди меня были люди, много людей, и все они сейчас, наверное, очень походили на меня. На удивление, никто не лез по головам вперёд, не бранился и не толкался — торжественность минуты, которую каждый из моих соседей тысячу раз представлял в воображении, заставляла быть строгим и терпеливым.

И вот я на верхней ступеньке трапа. Чёрная ночь, переполненная искорками звёзд на невидимом небе, навалилась на матово светящееся жёлто-розовое взлётное поле аэродрома. Вдали приземистое здание из стекла и бетона, увитое зеленью, но не оно приковывает взгляд. За пределами круга, очерченного огнями, куда ни глянешь, повсюду ночь. Но не такая, какой мы привыкли себе её представлять. Расстилаясь вокруг, она теплится мириадами переливающихся и дышащих огоньков, словно бесчисленные созвездия тысячекратно отразились, как в зеркале, в этой необычной и фантастической земле, о которой я прочёл столько книг, столько раз представлял встречу с ней, но лишь сейчас мне предстояло по-настоящему с ней встретиться.

Спускаюсь по трапу, и в моей ладони влажная и горячая детская ладошка. За спиной — женщина, мать ребёнка. Их лиц я не вижу, но знаю, что они доверяют мне, ждут моей помощи, и я в доску разобьюсь, чтобы им здесь было хорошо и спокойно…

Ночь рассекают лимонные огни мелькающих фонарей. По высеченной в розовых высоких скалах дороге въезжаем в большой город, расцвеченный всеми цветами полыхающей неоновой радуги. Что-то в этом городе неуловимо знакомое и родное, давно ожидаемое и вечное…

Это же Иерусалим! Г-ди, как я сразу не догадался?!..

7

— Где тебя, дурака, черти носят?! — заорал Толик, едва услышал в телефонной трубке мой голос. — Мы тут с ног сбились, тебя разыскивая. Твой дружок Файнберг мёртв, а ты — то ли жив, то ли нет — хрен тебя знает! Всё управление на ушах стоит, а что у вас там произошло — поди догадайся. Мало на нашу голову весёлых уголовничков с их разборками да азербайджанцев с рынка, так ещё вы в бочку полезли, вояки сраные!

— Толик, — вклинился я в его крики, — дай хоть словечко молвить…

— Пошёл в жопу со своими словечками! — пуще прежнего заорал Толик. — Мигом дуй ко мне, пока жив. Я тебе серьёзно говорю, это не шуточки. И так уже два трупа у нас в морозилке, хочешь быть третьим?..

Ага, значит, Скворечникова нашли, а про Лену ничего не известно. Хочется надеяться, что с ней всё в порядке. Спросить у Толика, что ли?

— Куда вы попрятались, как тараканы?! — продолжал неистовствовать Толик. — Думаешь, вас найти сложно? Да раз плюнуть! Только тогда разговор будет совсем иной… А то нашкодили — и в кусты.

— Кого ты имеешь в виду? — осторожно поинтересовался я.

— Вас и ваших закадычных друзей «православных»! То при честном народе друг друга гавном поливаете, рубаху на пупе рвёте и головы людям морочите, а теперь, видимо, насмотрелись фильмов про мафию, шлёпнули по человечку с обеих сторон — и притаились по кустам…

Так, отметил я про себя, ход милицейских рассуждений понятен. Вполне логичный, с их точки зрения, вывод. Если так и было запрограммировано настоящими убийцами, то они своей цели добились.

— Мы-то тут при чём? — слабо возразил я. — Авторитетно заявляю…

— Вот-вот, и Пахомов то же самое заявляет. — Толик постепенно начал успокаиваться. — В отличие от тебя, он никуда не прятался, а просидел в управлении на допросе всю ночь и вышел лишь в четыре утра с подпиской о невыезде. Можешь быть уверен, тебя то же самое ждёт…

Пахомов — лидер «Союза православного народа», в миру доцент пединститута. Правда, с доцентства его недавно попёрли, но не за буйную политическую деятельность, а за то, что она мешала непосредственной работе на кафедре. Ну, некогда доценту было воспитывать своих подопечных по педагогической части, его мысли были посвящены глобальному спасению православных от неправославных. Увольнение он истолковал, как факт политического преследования инакомыслящих, и это как бы давало ему право трещать на каждом углу, что подлинной демократии как не было, так и нет, и наверняка не будет до тех пор, пока у власти в стране жидо-масоны. При всей абсурдности и идиотизме подобных утверждений, ход он выбрал верный — испокон веков у нас жалеют униженных и оскорблённых. Умных, рассудительных и интеллигентных — куда меньше.