Марк Фрост - Шесть мессий Страница 11

Бьютт, Монтана

— Они ни за что не вернут меня живым в ту проклятую черную башню Зенда! Тебя же, о мой лучший, дражайший друг и кузен Рудольфо, я должен возблагодарить за спасение моей жизни и возвращение на трон Руритании!

Бендиго Ример тяжело опустился на колени рядом со смертным одром короля, приведя в содрогание тронутый молью задник сцены с изображением Руританианских Альп, и замахал руками, что должно было обозначить глубину овладевших им чувств и то, что от избытка оных он лишился дара речи.

— Давай, бездарь несчастная, только декорации не порушь, — пробормотала Эйлин, созерцавшая это действо из-за кулис в ожидании своего выхода. Она проверила заколки в волосах, желая убедиться в том, что ее корона не слетит в оркестровую яму, как произошло на прошлой неделе в Омахе.

— Ваше величество, завершив здесь свои труды, я не считаю себя вправе принять какие-либо похвалы, ибо был горд и счастлив тем, что мне представилась возможность послужить вам так, как только и может англичанин, всем сердцем и душой, — произнес наконец Ример, прежде чем встать. Освещенный огнями рампы, он повернулся к публике. — Легко и радостно на душе у того, кто жертвует собой во имя великого, благородного дела.

Это сильное заявление побудило мужчин захлопать в ладоши, а женщин достать и поднести к глазам носовые платочки. Растрогать непритязательных граждан этого, как его, Бьютта, штат Монтана, было совсем нетрудно, и сейчас Ример нежился в лучах их некритичной любви.

Эйлин с отвращением фыркнула. Этот тип был слишком бесстыден даже для актерского племени.

— Но есть еще нечто, чем я мог бы послужить…

С этими словами Бендиго совершил стремительный бросок к левым кулисам. Шесть месяцев гастролей, а умение держаться на сцене так и не выработалось!

— Я верну вам любовь вашей невесты, принцессы Флавии, которая все то тяжкое время, когда судьба ваша оставалась неведомой, провела в молитвах о вашем возвращении.

«Ха! Да будь я Флавией, которой предстоит выйти замуж за этого плохо подстриженного олуха, я бы уже переспала с целым эскадроном драгун».

Ример сделал широкий жест в сторону кулис. Эйлин всколыхнула грудь, чтобы она попышнее выглядела в декольте (и плевать, что ее тут держат в качестве инженю), и, ни дать ни взять эфирное создание, выпорхнула на сцену.

— Мой господин, милорд, вы живы! Ужель осуществилась заветная моя надежда! Небеса да благословят вас!

Она склонилась над королем-болваном и принюхалась. Хоть то хорошо, что, пока этот тип находился за сценой, «в башне Зенда», он не ел лук. Последовавший смачный поцелуй обошелся без попыток с его стороны просунуть язык ей аж в горло — охоту к такого рода поползновениям она отбила у него еще в Кливленде, основательно двинув куда надо коленом. Бендиго трагически прикрыл глаза, не в силах видеть, как любимая женщина возвращается к королю, которого он спас. Тут опустился занавес, и публика, как и положено, разразилась аплодисментами. Ох уж эта американская публика — ублажить ее ничего не стоит.

— Эйлин, дорогая, во время нашей последней сцены вместе, когда я объявляю о моей… э-э… неумирающей любви к тебе, не могла бы ты произносить строчку о том, что мое кольцо всегда на твоем пальце, малость… э-э… побыстрее?

Бендиго Ример пялился на себя в зеркало, замерев в процессе снятия грима. Смотрел завороженно, как зачарованная змея.

«Ну и на что он, черт его побери, уставился?» Играть с этим типом на сцене уже было достаточным наказанием, делить же с ним одну уборную, к чему порой в таком захолустье вынуждала теснота помещений, и вовсе тюремный приговор.

— Бендиго, дорогой, смысл колебаний Флавии состоит в том, что она разрывается между ее долгом по отношению к королю и невероятной страстью, которую испытывает к дорогому Рудольфо. Если ответ Флавии прозвучит слишком поспешно, это, боюсь, не создаст впечатления напряженной внутренней борьбы. — Она подождала, пока эта мысль не дойдет до шестеренок в его башке, и чуть было не услышала, как они вращаются. — В общем, так я всегда это понимала.

— Если смотреть на роль с такой позиции, — пробормотал он, поглаживая подбородок с таким видом, словно каждое поглаживание придавало импульс мучительно трудному мыслительному процессу, — получается, что эта пауза для нас полезна.

— Если Флавия отчаянно влюблена в тебя, то лучше всего, наверное, не хранить это в тайне от зрителей, а дать им возможность догадаться.

— Как ты права! — проревел он, вскочив на ноги. — Благослови тебя Бог, моя дорогая! Я всегда считал, что ты замечательное приобретение для моей труппы!

Бендиго откинул голову назад и прыснул себе в рот из пульверизатора патентованного ароматизатора Маккариджа, который хранился в ящике его стола.

«О господи, значит, он собирается поцеловать меня!»

Дыхание Римера в целом позволяло заподозрить, что он недавно сожрал набальзамированного кота; Маккаридж лишь усиливал это впечатление, как будто кот был замаринован в дешевом одеколоне.

Ример навис над ней. Эйлин с отработанной грацией подставила ему макушку, к каковой и приложились его сальные губы. Потом Бендиго заходил по комнате, теребя длинные крашеные пряди — то есть изображая человека, охваченного лихорадочным вдохновением.

«Я живу в сущем кошмаре», — не в первый раз подумала Эйлин Темпл.

И даже не в первый раз за этот вечер. Когда десять лет тому назад на крыльях надежды и юношеского честолюбия она отправилась в Америку, кто бы мог представить, что ее звезда закатится так далеко за край горизонта?

«Странствующая предультимативная антреприза Бендиго Римера».

Ей так и не хватило духу спросить его, известно ли ему значение слова «предультимативная», скорее всего, оно понравилось ему из-за своей непонятности. Бывшему сценическому кумиру женской публики Бендиго Римеру (Оскару Кранцу из Скрэнтона, штат Пенсильвания, — она как-то наткнулась на лежавшее в сейфе труппы его свидетельство о рождении) было пятьдесят два.

«Зря я переспала с ним тогда в Цинциннати».

Проявила в начале турне минутную слабость: с одной стороны, слишком налегала на vino blanco, а с другой — чертов придурок еще мог произвести впечатление почти симпатичного мужчины, особенно в темноте.

«И вообще, — напомнила, извиняя себя, Эйлин, — ты всего лишь человек, и одиночество запросто может привести в твою постель самых странных мужчин».

После того случая ее тревожили их будущие отношения, но отклонить последующие поползновения Римера к близости оказалось до смешного легко: он был слишком занят собой, чтобы питать интерес к другому человеку. А происходивших время от времени побед над какой-нибудь восторженной провинциалкой было более чем достаточно, чтобы удовлетворить его, как бы это помягче выразиться, скудные мужские потребности.