Андрей Дашков - Бледный всадник, Черный Валет Страница 11

— Попались, чистоплюи! — злорадно прошептал Мирон в тишине коридора и направился к следующей двери — ковать железо, пока горячо.

При его комплекции двигаться бесшумно было не так-то просто. Доски пола ощутимо прогибались под стокилограммовой тушей. Он молился, чтоб они не заскрипели слишком громко. Сдуру даже какой-нибудь писатель мог пальнуть в него, а с перепугу — еще и попасть.

Путь длиной в шесть метров отнял у конюха пару минут, зато он увидел то, что запомнил на всю оставшуюся жизнь. Впрочем, жить ему оставалось недолго.

На этот раз и замочная скважина, и комната оказались побольше. Вокруг старинного деревянного стола с кокетливо изогнутыми ножками сидели шесть баб, положив руки на доску, и чем-то торжественно занимались. Но уж точно не играли в карты и не пили «кофэ». Похоже, они крепко сцепились мизинцами.

Вначале Мирон грешным делом подумал, что это неизвестное ему сексуальное извращение. Физиономии у баб, сидевших лицом к двери, одержимо сияли — в точности как у девушек, приготовившихся потерять невинность (только вряд ли среди них была хоть одна девушка). Они выражали очевидное томление. Отличать возвышенную духовную жажду от вульгарной плотской потребности Мирона не научили.

Он даже присел на пол, чтобы получше все разглядеть. Ага… Вот они, писательские курочки! Сидят, скучают без своих петушков. А петушки, вместо того чтобы топтать курочек, озабочены реконструкцией курятника. Ну ничего, придет Начальник с топором — и наведет порядок. Петушков отправит в супчик, курочек — нести яички. Тем более что среди дамочек были довольно пухленькие и явно перезрелые. Сразу и не поймешь, красивые они или уродливые…

Он наблюдал за ними, иронически посмеивался про себя и облизывался, воображая, что было бы, если бы ему предоставился случай завалить их в конюшне. Ох они у него заверещали бы! Он им показал бы и корень зла, и цветочки жизни, и ягодки удовольствий!..

Мирон считал, что его желания вполне естественны. Одним подавай революцию, другим — проституцию. А кому-то — спиритические сеансы. Главное, вовремя стравить давление, чтобы котелок не взорвался и крышу не снесло. Таким образом, конюх был интуитивным фрейдистом, хотя и не подозревал об этом…

В отличие от господ писателей бабенки разговаривали мало, да и то на каком-то лающем языке. У этих была своя конспирация. Мирон застал их в редкий момент душевного единения. Одна как раз вопрошала о чем-то гнусавым голосом. А спустя несколько томительных секунд конюх заметил, что стол вертится!

Мирон испуганно икнул. Его голубые глаза, и так сидевшие навыкате, чуть не выкатились дальше пределов, установленных природой, и не выпали на пол. Стол совершил несколько оборотов вокруг вертикальной оси. Вслед за тем раздались глухие отрывистые звуки, будто скелет, замурованный в стене сотню лет назад, вдруг решил перекусить и застучал челюстями…

Эти звуки вернули Мирона туда, откуда он недавно воспарил в мечтах, — в ночь нескончаемого кошмара и мистического преследования.

— Мать моя женщина! — прохрипел он, когда ножки стола оторвались от пола. Стол начал раскачиваться, словно был подвешен на невидимых нитях.

Не похоже, что в этом участвовали чьи-то ляжки. Бабам полагалось визжать и обмирать, но ничего подобного не происходило. Они сидели, неподвижные и бледные, как напудренные куклы…

Тем временем амплитуда колебаний стола стала угрожающей. Слабые руки были уже не в состоянии воспрепятствовать этому движению. Даже Мирон, торчавший за дверью, почувствовал, что ситуация выходит из-под контроля. Омерзительные мурашки совершили пробежку по его широкой спине. Однако заторможенные дурочки только таращили глаза и продолжали цепляться друг за дружку.

Конюха передернуло, будто он прикоснулся к чему-то, гнившему в сырой могиле. Знакомое ощущение — правда, на этот раз не было пустого невыносимого взгляда, а было ПРИСУТСТВИЕ немыслимой силы, которая пронизывала все вокруг, искажая материю и пространство. Предметы становились «мягкими», оплывали и теряли привычные очертания. У них вырастали конечности и щупальца. Шестипалая люстра ползла, пересекая потолок. В углах комнаты плясали «близнецы» — раздутые и багровые, будто раскалившиеся на сковородке. Из пепельницы высунулся палец с раздвоенным ногтем и двумя лишними суставами и погрозил кому-то. Портреты рыдали кровавыми слезами. Клюв, торчавший из горлышка кувшина, склевывал дохлых мух. На шторах высыпала сверкающая роса. Подсвечники неуклюже ковыляли по каминной полке, отталкиваясь когтистыми лапками. Доски пола с треском выгибались, будто кто-то пытался проникнуть в комнату снизу. Стены превращались в потоки черной дымящейся смолы, а смола выливалась в жуткие формы. Зловещие тени из другого мира упали на тускло освещенный пятачок, где дрожавшие от ужаса бабенки оставались прикованными к своим стульям неразрывными цепями глупости…

Пугающая трансформация заняла каких-нибудь пять-шесть секунд. Мирону они показались минутами. Стол развернуло так, что бедный конюх увидел текучий узор на поверхности дерева — непрерывно меняющийся и завораживающий. Потом, в какое-то нехорошее мгновение, разрозненные элементы потусторонней мозаики вдруг сложились в единое целое, и Мирон обмочился.

Он украдкой заглянул на адскую кухню кошмаров. Это его изрядно потрясло. Не будь он таким тупицей, это его убило бы…

Принятая предварительно доза пива наконец дала о себе знать. Мочевой пузырь конюха вмещал литра два. Но еще раньше, чем штаны успели пропитаться теплой жидкостью, стол взмыл под самый потолок. Он летел, издавая пронзительный свист и вращаясь так быстро, что ножки слились в размытое кольцо. «Люстра» попыталась схватить его, и стол совершил резкий маневр, а затем устремился вниз, чтобы срезать, пикируя, первую голову…

Вот этого конюх уже не видел. Он пятился от двери, забыв об осторожности и мечтая только выбраться отсюда живым. Ему казалось, что к паху привешен капкан с мягкими захватами, который понемногу выдавливает из него оставшуюся воду. Это было не очень больно, но опять-таки чрезвычайно унизительно для мужского достоинства.

Мирон не сдержался и заскулил, облегчая израненную душу. Странно, что его скулежа до сих пор никто не услышал. Во всяком случае, ни одного живого писателя в коридоре не было. Исключительно бюсты. Мирон бросился к лестнице, однако был вынужден остановиться, сделав всего лишь три шага. В очередной раз он почувствовал себя жестоко обманутым.

Чертов коридор — в нем было все дело! Дурацкая игра, но чья?! Это был уже не ТОТ коридор. Или НЕ СОВСЕМ ТОТ коридор. Кое-что изменилось. Вначале — самую малость. Затем изменения стали очевидными.