Джоанн Харрис - Спи, бледная сестра Страница 12

— Меня зовут Моз Харпер. Как поживаете?

Она покраснела и что-то пробормотала, оглядываясь по сторонам большими испуганными глазами, словно боялась, что кто-то увидит ее со мной. Может, Генри предупреждал ее обо мне. Я улыбнулся.

— Генри напрасно пытался написать вас, — сказал я. — Я всегда считал, что это неправильно — улучшать природу. Могу я спросить, как вас зовут?

Еще один осторожный взгляд на Генри, но тот все еще был занят беседой.

— Эффи Честер. Я… — Снова нервный взгляд.

— Вы родственница Генри? Как интересно. Надеюсь, не из рассудительной ветви семейства?

Еще один взгляд. Красотка решительно опустила голову и что-то пробормотала без тени жеманства. Я понял, что действительно смутил ее, и, решив, что тут попахивает синим чулком, сменил тему.

— Я великий почитатель работ Генри, — смело соврал я. — Можно сказать, я его коллега… его последователь.

Фиалковые глаза моргнули, не то удивленно, не то насмешливо:

— Это правда?

Чертова кокетка, она смеялась надо мной! Да, именно смех светился в этих глазах, и лицо ее неожиданно засияло. Я ухмыльнулся:

— Нет, не правда. Вы разочарованы?

Она покачала головой.

— Мне не нравится его стиль. Но в исходном материале я не нахожу никаких недостатков. Бедный Генри — рисовальщик, а не художник. Дайте ему красивое спелое яблоко, и он поместит его на фоне экрана из шелка и попробует нарисовать. Пустая трата времени. Ни яблоко, ни зрители не оценят его усилий.

Ее это озадачило, но заинтересовало. Она перестала оглядываться на Генри всякий раз, когда хотела что-то сказать.

— Ну а что вы бы сделали? — осмелела она.

— Я? Я думаю, чтобы писать жизнь, нужно эту жизнь знать. Яблоки надо есть, а не рисовать. — Я лукаво подмигнул ей и улыбнулся. — А прекрасные юные девушки похожи на яблоки.

— O! — Она прикрыла рот ладонью и перевела взгляд с меня на Честера — он только что узрел Холмана Ханта среди своих гостей и был поглощен серьезным разговором.

Она отвернулась почти в панике. Нет, она не кокетка, совсем наоборот. Я взял ее за руку, ласково развернул к себе.

— Простите меня. Я пошутил. Больше не буду вас дразнить.

Она взглянула на меня, пытаясь понять, говорю ли я правду.

— Я бы поклялся честью, но у меня ее нет, — сказал я. — Наверное, Генри предостерегал вас на мой счет. Да?

Она молча покачала головой, вовсе замкнувшись.

— Нет, наверное, не предостерегал. Скажите, вам нравится быть натурщицей? Интересно, Генри делится вами со своими друзьями? Нет? Мудрый Генри. Боже, теперь-то в чем дело?

Она снова отвернулась, но я успел прочесть подлинное страдание на ее лице. Теребя мягкую ткань платья, она вдруг сказала тихо, но настойчиво:

— Пожалуйста, мистер Харпер…

— Что такое? — Я колебался между раздражением и беспокойством.

— Пожалуйста, не говорите о натурщицах! Не говорите о несчастных картинах. Все спрашивают о картинах. Я их ненавижу!

Это уже интересно. Я заговорщически понизил голос:

— Вообще-то я тоже.

Она невольно хихикнула, и взгляд ее уже не был взглядом раненой лани.

— Я ненавижу каждый день делать одно и то же, — продолжала она, словно во сне. — Всегда быть хорошей, тихой, вышивать, сидеть в красивых позах, когда на самом деле я хочу… — Она снова замолчала, должно быть, поняв, что едва не переступила границ приличия.

— Но, наверное, он вам неплохо платит, — предположил я.

— Деньги! — Презрение было столь очевидно, что я отбросил всякие мысли о том, что она профессиональная натурщица.

— К сожалению, я не обладаю вашим здоровым к ним пренебрежением, — весело сказал я. — А уж тем более мои кредиторы.

Она снова хихикнула.

— Да, но вы же мужчина, — неожиданно серьезно произнесла она. — Вы можете делать что хотите. Вам не… — Ее голос печально стих.

— А чего бы вы хотели? — спросил я.

Она секунду смотрела на меня, и я почти разглядел что-то в ее взгляде… будто намек на призрачную страсть. Всего секунду — и лицо ее снова побледнело.

— Ничего.

Я открыл было рот, но почувствовал, что кто-то стоит рядом. Повернувшись, я увидел, что Генри, безупречно рассчитав время, наконец-то оставил Ханта общаться с другими гостями. Девушка напряглась, лицо ее застыло, и я подумал: что за власть Генри имеет над ней, если она перед ним так трепещет. И это не просто трепет — в ее глазах появился чуть ли не ужас.

— Добрый день, мистер Харпер, — со скрупулезной вежливостью произнес Генри. — Вижу, вы ознакомились с моими полотнами.

— Конечно, — ответил я. — И хотя они, безусловно, недурны, я не мог не заметить, что они едва ли передают все очарование натурщицы.

Этого говорить не следовало. Спокойные глаза Генри сузились, и он смерил меня ледяным взглядом. Голос его заметно похолодел, когда он наконец представил ее:

— Мистер Харпер, это моя жена, миссис Честер. Вы, должно быть, заметили, что я не лишен обаяния — так вот, всю его силу я направил на то, чтобы свести на нет свои прежние faux pas[13] и произвести хорошее впечатление. Через пару минут бесстыдной лести Генри снова растаял. Заметив, как девушка-березка смотрит на меня, я поклялся, что отдам ей свое сердце. По крайней мере, на время.

В первую очередь мне требовался доступ к Красотке. Поверьте, чтобы соблазнить замужнюю женщину, нужны терпение и стратегия, а также прочная позиция в стане врага. Я не мог представить, каким образом такому распутнику, как я, удастся проникнуть в ее жизнь и в ее душу. Терпение, Моз, думал я. Нам предстоят часы светских бесед!

Во время разговора я предпринимал всевозможные попытки соблазнить, но не жену, а мужа. Я восхищался Холманом Хантом, которым, как я знал, восхищается Генри; сокрушался о новых декадентских тенденциях у Россетти; рассказывал о своей жизни за границей; проявлял интерес к новому полотну Генри (ужасная идея, под стать всем его предыдущим ужасным идеям); и, наконец, выразил желание, чтобы он написал меня.

— Портрет? — Генри был весь внимание.

— Да… — нерешительно и с должной скромностью ответил я. — Или исторический сюжет, что-нибудь средневековое…или библейские мотивы… По правде, я об этом еще не думал. Однако я уже давно восхищаюсь вашим стилем, вы же знаете, а после этой на редкость удачной выставки… На днях я сказал о ней Суинберну[14] — на самом деле это он подкинул мысль о портрете.

Это было легко: я знал, что такой пуританин, как Генри, вряд ли станет разговаривать с человеком вроде Суинберна, чтобы проверить мои слова, но ему, как и мне, было известно об отношениях между Суинберном и Россетти. От самодовольства он раздулся как на дрожжах. Он пристально разглядывал мое лицо.