Уильям Блэтти - Легион Страница 12

– Мне так жаль ее.

– А мне нет. Ей было девяносто три года, она постоянно страдала от боли, и смерть явилась для нее избавлением. – Из бара донеслась музыка, и Дайер взглянул в ту сторону, где стоял автоматический проигрыватель. Там за столиком сидели несколько студентов, потягивающих пиво из больших керамических кружек. – Кроме того, несколько раз срабатывала ложная тревога – раз пять или шесть, – продолжал священник, снова повернувшись к Киндерману. – Мне звонили то брат, то сестра, сообщая, что мать при смерти, и я тут же мчался к ним. Но в последний раз смерть, наконец, сжалилась над ней.

– Я тебя понимаю. Наверное, это ужасно.

– Нет. Вовсе нет, скорее даже наоборот. Когда я в тот раз добрался до них, мне сообщили, что она уже умерла. Там находились мой брат, сестра и врач. Я вошел в спальню к матери и прочитал молитву. А когда закончил, мать вдруг открыла глаза и уставилась на меня. Я чуть было не лишился дара речи. А она заговорила: «Джо, это было прекрасно, такая чудесная молитва. А теперь, сынок, налей-ка мне что-нибудь выпить». Понимаешь, Билл, я сразу же опрометью бросился вниз по лестнице на кухню, так я был поражен. Там я наполнил стакан виски, бросил в него льда, принес ей это наверх, и она залпом осушила весь бокал. Потом я взял его у нее из рук, а она, взглянув мне прямо в глаза, сказала: «Джо, сынок, по-моему, раньше я тебе этого не говорила, но ты – замечательный человек». И после этого она умерла. Но что меня действительно потрясло, – тут Дайер на мгновение замолчал, разглядев в глазах Киндермана слезы. – Слушай, если ты тут собрался порыдать, я сейчас уйду. Киндерман смахнул слезы костяшками пальцев. – Прости меня. Я просто подумал: какая жалость, что матери почти всегда ошибаются, – пробубнил он. – Ну, продолжай.

Дайер придвинулся ближе.

– Я до сих пор не могу забыть... Больше всего меня поразило в тот день то, что... Так вот. Передо мной на смертном одре лежала девяностотрехлетняя старушка, выжившая из ума, полуслепая и почти глухая, и тело ее походило на старую, мятую тряпицу, но когда она со мной заговорила, Билл, когда заговорила... я понял, что она целиком до мозга костей, ВСЯ, словно вернулась ко мне.

Киндерман кивнул и бросил взгляд на свои руки, сложенные на столе. Мрачный и непрошенный образ Кинтри, распятого на веслах, как пуля прострелил его мозг.

Дайер накрыл своей ладонью руку лейтенанта.

– Эй, не грусти, – подбодрил он его. – Все в порядке. Сейчас ей уже хорошо.

– Мне только кажется, что мир – это какая-то жертва самоубийства, – угрюмо возразил Киндерман. – Неужели именно Бог изобрел такую страшную штуку, как смерть? Говоря попросту, это никчемная Его затея паршивая, святой отец. И похоже, далеко не самая лучшая Его выдумка.

– Не мели чушь. Ты бы и сам не рискнул жить вечно, – отрезал Дайер.

– Очень даже рискнул бы.

– Тебе бы надоело, – не унимался священник.

– У меня куча интересных увлечений. Иезуит рассмеялся.

Воспрянув духом, следователь продолжал развивать свою теорию:

– Я размышляю о проблеме зла.

– Ах, об этом...

– О, это надо запомнить. Очень ценное замечание. Вот, к примеру, в газете пишут: «Землетрясение в Индии, погибли тысячи людей». А я пробегаю глазами заголовки и невзначай бросаю: «Ах, об этом...» Святой Фрэнсис ведет беседы с птицами, а в то же время на Земле свирепствует рак, рождаются уроды, не говоря уже о бесчисленных болезнях желудка и прочих неполадках нашего организма, о которых некоторые эстеты даже и слышать не хотят. Неужели же наш добрый, полный сострадания Бог может допускать подобные беспорядки? Тот самый всемогущий Господь Бог, который блаженно витает где-то в заоблачных высях, а в это время наши любимые умирают в мучениях. А обращался ваш Бог по этому вопросу к Пятой поправке?

– Но зачем предоставлять мафии благоприятные шансы?

– Истинная правда, святой отец. Так когда вы собираетесь начать свою проповедь? Очень хочется послушать. У тебя просто потрясающая способность проникать в самую суть.

– Билл, дело в том, что как раз в эпицентре всего этого кошмара и находится создание, называемое человеком, и оно способно ВИДЕТЬ этот кошмар. Поэтому, что значат для нас такие понятия, как «злой», «жестокий», «несправедливый»? Ты же не скажешь, будто прямая слегка изгибается, если не знаешь, что такое «прямая линия». – Киндерман попытался было перебить священника, но тот не дал ему и рта раскрыть. – Мы являемся частью этого мира. И если бы он на самом деле был таковым, мы бы все равно не смогли его оценить с помощью этих категорий. Мы бы просто думали. будто все то, что мы называем нынче «злом», есть не что иное, как естественный ход событий. Рыба ведь не может чувствовать, что вода мокрая. Рыба в ней живет, Билл. А люди – нет.

– Да, я читал об этом у Стивенсона, святой отец. И понимаю, конечно, что ваш Господь – это не то же самое, что доктор Джекил и мистер Хайд. Но ведь это только часть тайны, святой отец, грандиозного детектива, задуманного на небесах. И все – от евангелистов до Кафки – тщетно силятся разобраться в сути происходящего. Ну, ничего, ничего. За расследование взялся теперь лейтенант Киндерман. Тебе знакомы гностики?

– Я болею за другую команду.

– Да у тебя просто совести нет. Так вот, гностики считали, что мир создал, так сказать, «заместитель Бога».

– Ну, это уже переходит все границы, – взорвался Дайер.

– Да это же не я, а они так считают.

– А потом ты объявишь, что святой Петр был католиком.

– Да послушай же ты. Итак, Господь Бог вызвал к себе ангела, своего «заместителя», и приказал ему:

«Послушай, парень, вот тебе пара долларов – иди-ка ты и создай для меня что-нибудь стоящее, вот какая меня посетила классная идея! Это же гениально!» И ангел пошел и действительно сотворил мир, но так как сам он не являлся совершенством, то допустил некоторые промахи, о которых я тебе уже говорил сегодня.

– Это ты все сам придумал? – поинтересовался Дайер.

– Нет, но Господа Бога это не освобождает от неприятностей.

– Ну, а если шутки в сторону, твоя-то теория в чем состоит?

Киндерман хитро прищурился:

– Неважно. Это нечто совершенно новое и неожиданное. Просто грандиозное.

Подошла официантка и положила на столик счет.

– Вот и все, – протянул Дайер, разглядывая счет. Киндерман рассеянно помешивал ложечкой остывший кофе и озирался по сторонам, словно выискивая некоего шпиона, который мог бы подслушать их разговор. Вытянув шею, лейтенант заговорщическим тоном начал:

– Мое отношение к этому миру сводится к следующему. Я рассматриваю его как гигантское место преступления. Понимаешь? И пытаюсь собрать улики. Пока что у меня на примете несколько подозрительных лиц, и на них уже готовы фотороботы. Они объявлены в розыске. Ты, кстати, не мог бы развесить их физиономии на университетской территории? Отдаю даром. Я же понимаю, что ты весьма щепетильно относишься к своему обету нищеты. И я очень тебя уважаю за это. Никакой ответственности, а заодно и зарплаты тоже.