Федор Сологуб - Стихи о вампирах (сборник) Страница 12

(Баллада)

Ушел моряк, румян и рус,За дальние моря.Идут года, седеет ус,Не ждет его семья.Уж бабушка за упокойМолилась каждый год,А у невесты молодойНа сердце тяжкий лед.Давно убрали со стола,Собака гложет кость, —Завыла, морду подняла…А на пороге гость.Стоит моряк, лет сорока.– Кто тут хозяин? Эй!Привез я весть издалекаДля мисстрис Анны Рэй.– Какие вести скажешь нам?Жених погиб давно! —Он засучил рукав, а тамРодимое пятно.– Я Эрвин Грин. Прошу встречать! —Без чувств невеста – хлоп…Отец заплакал, плачет мать,Целует сына в лоб.Везде звонят колокола«Динг-донг» среди равнин,Венчаться Анна Рэй пошла,А с нею Эрвин Грин.С волынками проводят их,Оставили вдвоем.Она: – Хочу тебя, жених,Спросить я вот о чем:Объездил много ты сторон,Пока жила одной, —Не позабыл ли ты законСвоей страны родной?Я видела: не чтишь святынь,Колен не преклонял,Не отвечаешь ты «аминь»,Когда поют хорал,В святой воде не мочишь рук,Садишься без креста, —Уж не отвергся ли ты, друг,Спасителя Христа?– Ложись спокойно, Анна Рэй,И вздора не мели!Знать, не видала ты людейИз северной земли.Там светит всем зеленый светНа небе, на земле,Из-под воды выходит цвет,Как сердце на стебле,И все ясней для смелых душЗамерзшая звезда…А твой ли я жених и муж,Смотри, смотри сюда! —Она глядит и так и сяк, —В себя ей не прийти…Сорокалетний где моряк,С которым жизнь вести?И благороден, и высок,Морщин не отыскать,Ресницы, брови и висок, —Ну, глаз не оторвать!Румянец нежный заиграл,Зарделася щека, —Таким никто ведь не видалИ в детстве моряка.И волос тонок, словно лен,И губы горячей,Чудесной силой наделенЗеленый блеск очей…И вспомнилось, как много лет…Тут… в замке… на горе…Скончался юный баронетНа утренней заре.Цветочком в гробе он лежал,И убивалась мать,А голос Аннушке шептал:«С таким бы вот поспать!»И легкий треск, и синий звон,И огоньки кругом,Зеленый и холодный сонОкутал спящий дом.Она горит и слезы льет,Молиться ей невмочь.А он стоит, ответа ждет…Звенит тихонько ночь…– Быть может, душу я гублю,Ты, может, – сатана:Но я таким тебя люблю,Твоя на смерть жена!

А. Блок

Из цикла «Черная кровь»

Я ее победил, наконец!Я завлек ее в мой дворец!

Три свечи в бесконечной дали.Мы в тяжелых коврах, в пыли.

И под смуглым огнем трех свечСмуглый бархат открытых плеч,

Буря спутанных кос, тусклый глаз,На кольце – померкший алмаз,

И обугленный рот в кровиЕще просит пыток любви…

А в провале глухих оконСмутный шелест многих знамен,

Звон, и трубы, и конский топ,И качается тяжкий гроб.

– О, любимый, мы не одни!О, несчастный, гаси огни!..

– Отгони непонятный страх —Это кровь прошумела в ушах.

Близок вой похоронных труб,Смутен вздох охладевших губ:

– Мой красавец, позор мой, бич…Ночь бросает свой мглистый клич,

Гаснут свечи, глаза, слова…– Ты мертва, наконец, мертва!

Знаю, выпил я кровь твою…Я кладу тебя в гроб и пою, —

Мглистой ночью о нежной веснеБудет петь твоя кровь во мне!

Красногубый вурдалак и прочая нечисть и нежить

И. В. Гёте

Рыбак

Бежит волна, шумит волна!Задумчив, над рекойСидит рыбак; душа полнаПрохладной тишиной.Сидит он час, сидит другой;Вдруг шум в волнах притих…И влажною всплыла главойКрасавица из них.

Глядит она, поет она:«Зачем ты мой народМанишь, влечешь с родного днаВ кипучий жар из вод?Ах! если б знал, как рыбкой житьПривольно в глубине,Не стал бы ты себя томитьНа знойной вышине.

Не часто ль солнце образ свойКупает в лоне вод?Не свежей ли горит красойЕго из них исход?Не с ними ли свод неба слитПрохладно-голубой?Не в лоно ль их тебя манитИ лик твой молодой?»

Бежит волна, шумит волна…На берег вал плеснул!В нем вся душа тоски полна,Как будто друг шепнул!Она поет, она манит —Знать, час его настал!К нему она, он к ней бежит…И след навек пропал.

Лесной царь

Кто скачет, кто мчится под хладною мглой?Ездок запоздалый, с ним сын молодой.К отцу, весь издрогнув, малютка приник;Обняв, его держит и греет старик.

«Дитя, что ко мне ты так робко прильнул?» —«Родимый, лесной царь в глаза мне сверкнул:Он в темной короне, с густой бородой». —«О нет, то белеет туман над водой».

«Дитя, оглянися; младенец, ко мне;Веселого много в моей стороне:Цветы бирюзовы, жемчужны струи;Из золота слиты чертоги мои».

«Родимый, лесной царь со мной говорит:Он золото, перлы и радость сулит». —«О нет, мой младенец, ослышался ты:То ветер, проснувшись, колыхнул листы».

«Ко мне, мой младенец; в дуброве моейУзнаешь прекрасных моих дочерей:При месяце будут играть и летать,Играя, летая, тебя усыплять».

«Родимый, лесной царь созвал дочерей:Мне, вижу, кивают из темных ветвей». —«О нет, все спокойно в ночной глубине:То ветлы седые стоят в стороне».

«Дитя, я пленился твоей красотой:Неволей иль волей, а будешь ты мой». —«Родимый, лесной царь нас хочет догнать;Уж вот он: мне душно, мне тяжко дышать».

Ездок оробелый не скачет, летит;Младенец тоскует, младенец кричит;Ездок погоняет, ездок доскакал…В руках его мертвый младенец лежал.

Р. Саути

Баллада, в которой описывается, как одна старушка ехала на черном коне вдвоем, и кто сидел впереди

На кровле ворон дико прокричал:Старушка слышит и бледнеет.Понятно ей, что ворон тот сказал:Слегла в постель, дрожит, хладеет.

И вопит скорбно: «Где мой сын-чернец?Ему сказать мне слово дайте;Увы! я гибну; близок мой конец;Скорей, скорей! не опоздайте!»

И к матери идет чернец святой:Ее услышать покаянье;И Тайные дары несет с собой,Чтоб утолить ее страданье.

Но лишь пришел к одру с Дарами он,Старушка в трепете завыла;Как смерти крик ее протяжный стон…«Не приближайся! – возопила. —

Не подноси ко мне святых Даров;Уже не в пользу покаянье…»Был страшен вид ее седых власовИ страшно груди колыханье.

Дары святые сын отнес назадИ к страждущей приходит снова;Кругом бродил ее потухший взгляд;Язык искал, немея, слова.

«Вся жизнь моя в грехах погребена,Меня отвергнул Искупитель;Твоя ж душа молитвой спасена,Ты будь души моей спаситель.

Здесь вместо дня была мне ночи мгла;Я кровь младенцев проливала,Власы невест в огне волшебном жглаИ кости мертвых похищала.

И казнь лукавый обольститель мойУж мне готовит в адской злобе;И я, смутив чужих гробов покой,В своем не успокоюсь гробе.

Ах! не забудь моих последних слов:Мой труп, обвитый пеленою,Мой гроб, мой черный гробовой покровТы окропи святой водою.

Чтоб из свинца мой крепкий гроб был слит,Семью окован обручами,Во храм внесен, пред алтарем прибитК помосту крепкими цепями.

И цепи окропи святой водой;Чтобы священники соборомИ день и ночь стояли надо мнойИ пели панихиду хором;

Чтоб пятьдесят на крылосах дьячковЗа ними в черных рясах пели;Чтоб день и ночь свечи у образовИз воску ярого горели;

Чтобы звучней во все колоколаС молитвой день и ночь звонили;Чтоб заперта во храме дверь была;Чтоб дьяконы пред ней кадили;

Чтоб крепок был запор церковных врат;Чтобы с полуночного бденьяОн ни на миг с растворов не был снятДо солнечного восхожденья.

С обрядом тем молитеся три дня,Три ночи сряду надо мною:Чтоб не достиг губитель до меня,Чтоб прах мой принят был землею».

И глас ее быть слышен перестал;Померкши очи закатились;Последний вздох в груди затрепетал;Уста, охолодев, раскрылись.

И хладный труп, и саван гробовой,И гроб под черной пеленоюСвященники с приличною мольбойОпрыскали святой водою.

Семь обручей на гроб положены;Три цепи тяжкими винтамиВонзились в гроб и с ним утвержденыВ помост пред Царскими дверями.

И вспрыснуты они святой водой;И все священники в собранье:Чтоб день и ночь душе на упокойСвершать во храме поминанье.

Поют дьячки все в черных стихаряхМедлительными голосами;Горят свечи надгробны в их руках,Горят свечи пред образами.

Протяжный глас, и бледный лик певцов,Печальный, страшный сумрак храма,И тихий гроб, и длинный ряд поповВ тумане зыбком фимиама,

И горестный чернец пред алтарем,Творящий до земли поклоны,И в высоте дрожащим свеч огнемЧуть озаренные иконы…

Ужасный вид! колокола звонят;Уж час полуночного бденья…И заперлись затворы тяжких вратПеред начатием моленья.

И в перву ночь от свеч веселый блеск.И вдруг… к полночи за вратамиУжасный вой, ужасный шум и треск;И слышалось: гремят цепями.

Железных врат запор, стуча, дрожит;Звонят на колокольне звонче;Молитву клир усерднее творит,И пение поющих громче.

Гудят колокола, дьячки поют,Попы молитвы вслух читают,Чернец в слезах, в кадилах ладан жгут,И свечи яркие пылают.

Запел петух… и, смолкнувши, бегутВраги, не совершив ловитвы;Смелей дьячки на крылосах поют,Смелей попы творят молитвы.

В другую ночь от свеч темнее свет;И слабо теплятся кадилы,И гробовой у всех на лицах цвет:Как будто встали из могилы.

И снова рев, и шум, и треск у врат;Грызут замок, в затворы рвутся;Как будто вихрь, как будто шумный град,Как будто воды с гор несутся.

Пред алтарем чернец на землю пал,Священники творят поклоны,И дым от свеч туманных побежал,И потемнели все иконы.

Сильнее стук – звучней колокола,И трепетней поющих голос:В крови их хлад, объемлет очи мгла,Дрожат колена, дыбом волос.

Запел петух… и прочь враги бегут,Опять не совершив ловитвы;Смелей дьячки на крылосах поют,Попы смелей творят молитвы.

На третью ночь свечи едва горят;И дым густой, и запах серный;Как ряд теней, попы во мгле стоят;Чуть виден гроб во мраке черный.

И стук у врат: как будто океанПод бурею ревет и воет,Как будто степь песчаную орканСвистящими крылами роет.

И звонари от страха чуть звонят,И руки им служить не вольны;Час от часу страшнее гром у врат,И звон слабее колокольный.

Дрожа, упал чернец пред алтарем;Молиться силы нет; во прахеЛежит, к земле приникнувши лицом;Поднять глаза не смеет в страхе.

И певчих хор, досель согласный, сталНестройным криком от смятенья:Им чудилось, что церковь зашаталКак бы удар землетрясенья.

Вдруг затускнел огонь во всех свечах,Погасли все и закурились;И замер глас у певчих на устах,Все трепетали, все крестились.

И раздалось… как будто оный глас,Который грянет над гробами;И храма дверь со стуком затрясласьИ на пол рухнула с петлями.

И Он предстал весь в пламени очам,Свирепый, мрачный, разъяренной;Но не дерзнул войти Он в Божий храмИ ждал пред дверью раздробленной.И с громом гроб отторгся от цепей,Ничьей не тронутый рукою;И вмиг на нем не стало обручей…Они рассыпались золою.

И вскрылся гроб. Он к телу вопиёт:«Восстань! иди вослед владыке!»И проступил от слов сих хладный потНа мертвом, неподвижном лике.

И тихо труп со стоном тяжким встал,Покорен страшному призванью;И никогда здесь смертный не слыхалПодобного тому стенанью.

Шатаяся пошла она к дверям:Огромный конь чернее ночи,Дыша огнем, храпел и прыгал там,И, как пожар, пылали очи.

И на коня с добычей прянул враг;И труп завыл; и быстротечноКонь полетел, взвивая дым и прах;И слух об ней пропал навечно.

Никто не зрел, как с нею мчался Он…Лишь страшный след нашли на прахе;Лишь, внемля крик, всю ночь сквозь тяжкий сонМладенцы вздрагивали в страхе.

Суд божий над епископом