Александр Дюма - Предводитель волков. Вампир (сборник) Страница 12

– Ты слышишь! – вновь заговорил сеньор Жан, вторя словам первого доезжачего. – Ты сидел наверху, лань была у тебя под ногами. Какого черта! Пробегая, она наделала больше шума, чем какая-то мышь, и не заметить ее было невозможно!

– Он убил ее, – сказал Маркотт, – и спрятал где-то в кустах, это ясно как божий день.

– Ах, ваша светлость! – воскликнул Тибо, который как никто другой знал об ошибке, допущенной первым доезжачим. – Ваша светлость, клянусь всеми святыми рая, я не убивал вашей лани, клянусь спасением моей души, и пусть я умру на месте, если хотя бы оцарапал ее! Да и если бы я ее убил, то не мог же сделать этого, не нанеся хоть какой-нибудь удар, и из раны текла бы кровь. Осмотрите все, господин доезжачий, и, слава богу, вы не найдете ни капли крови. Чтобы я убил бедное животное! Да и чем, господи праведный! Где мое оружие? Слава богу, у меня нет ничего, кроме кривого ножа. Взгляните, ваша светлость.

К несчастью, не успел Тибо сказать это, как появился Ангульван, который какое-то время обшаривал окрестности. В руках он держал рогатину, которую башмачник швырнул в кусты, перед тем как взобраться на дуб.

Он передал оружие сеньору Жану. Решительно, Ангульван был злым гением Тибо.

Глава 3

Aнелетта

Барон взял оружие из рук Ангульвана и, не говоря ни слова, долго рассматривал рогатину от острия до ручки.

Потом он показал башмачнику изображение крохотного сабо, вырезанного на рукояти, которое служило Тибо для опознания собственности. Такое сабо было условным знаком участника тур де Франс.

– Ай-ай-ай, господин шутник! – сказал обер-егермейстер. – Вот что неумолимо свидетельствует против вас! Знаете ли вы, что эта рогатина попахивает мясом дьявола, а? Короче говоря, сударь, вот что я скажу: вы занимались браконьерством, а это ужасное преступление, вы поклялись, а это огромный грех; и ради спасения вашей души, которой вы клялись, мы заставим вас принести искупление. – Он повернулся к первому доезжачему: – Маркотт, возьми-ка пару ремней и привяжи этого шутника к дереву, да не забудь снять с него куртку и рубаху. Всыпь ему тридцать шесть ударов портупеей по хребту – дюжину за богохульство, две дюжины за браконьерство. Погоди, я ошибся: наоборот, дюжину за браконьерство, две дюжины за клятвопреступление – Господу Богу полагается отдавать бóльшую часть.

Этот приказ был как бальзам на раны для челяди, развеселившейся от мысли, что она хоть на ком-то отыграется за неудачный день.

Вопреки уверениям Тибо, клявшегося всеми святыми, каких только можно было найти в церковном календаре, что он не убивал не только ни единой лани, но и козы, и даже козленка, с башмачника сорвали куртку и крепко привязали его к стволу дерева.

И расправа началась.

Доезжачий стегал так сильно, что хотя Тибо и дал себе слово не проронить ни звука и кусал губы, чтобы сдержаться, но уже на третьем ударе разжал зубы и завопил.

Возможно, сеньор Жан и был самым грубым господином на десять лье в округе, но сердце у него было не злое – все усиливающиеся жалобные крики несчастного причиняли муки и ему.

Однако, поскольку браконьеры становились во владениях его светлейшего высочества все более дерзкими, он не отменил наказания, только решил устраниться от этого зрелища и натянул поводья лошади, чтобы умчаться прочь.

В ту самую минуту, когда он пришпоривал лошадь, из леса вышла молодая девушка и упала перед ним на колени прямо под ноги лошади. Подняв большие прекрасные глаза, в которых стояли слезы, на сеньора Жана, она произнесла:

– Ваша светлость, во имя Господа милосердного, смилуйтесь над этим человеком!

Сеньор Жан взглянул на девушку.

Это было действительно очаровательное дитя, которому едва минуло шестнадцать лет, с тонкой талией, бело-розовым лицом, большими голубыми ласковыми глазами и венцом светлых волос, таких пышных, что покрывавший ее голову скверный чепец из коричневато-серой материи не мог с ними справиться и они, спадая волнами, выбивались из-под него.

Костюм прелестной просительницы был весьма скромен и сшит из простого материала, что барон Жан сразу же отметил, но поскольку он не пропускал милых мордашек, то ответил очаровательной крестьянке красноречивым взглядом.

Он смотрел на нее молча, удары не прекращались, и она вновь проговорила, сделав еще более умоляющий жест:

– Смилуйтесь, во имя всего святого, ваша светлость! Прикажите своим людям оставить бедняжку в покое, его крики разрывают мне сердце.

– Тысяча повозок зеленых чертей! – воскликнул барон. – Тебя так занимает этот шутник, прекрасное дитя! Разве он тебе родной брат?

– Нет, ваша светлость.

– Двоюродный?

– Нет, ваша светлость.

– Возлюбленный?

– Возлюбленный! Ваша светлость смеется.

– Почему бы и нет? В таком случае, красавица, признаюсь, я завидую ему.

Девушка опустила глаза.

– Я его не знаю, ваша светлость. Я вижу его впервые.

– И видит его вывернутым наизнанку, – осмелился сказать Ангульван, полагая, что это подходящий момент для злой шутки.

– Эй, замолчите! – сердито прикрикнул барон. Затем с улыбкой обернулся к девушке: – В самом деле… Если он не приходится тебе ни родственником, ни возлюбленным, то хотелось бы видеть, как далеко простирается твоя любовь к ближнему. Поэтому принимай мое условие, милашка!

– Какое же, ваша светлость?

– За прощение этого негодяя – один твой поцелуй.

– О! От чистого сердца! – воскликнула девушка. – Выкупить за один поцелуй человеческую жизнь! Я уверена, что даже господин кюре не усмотрел бы в этом греха.

И, не дожидаясь, пока сеньор Жан спешится, чтобы получить то, о чем хлопотал, она сбросила сабо, оперлась крохотной ножкой на носок сапога обер-егермейстера, ухватилась рукой за гриву коня и, приподнявшись, подставила под губы ловчего свои круглые щечки, свежие и бархатистые, как пушок персика в августе.

Сеньор Жан уговаривался об одном поцелуе, но поцеловал ее дважды, а потом, верный данному слову, подал Маркотту знак прекратить расправу.

Маркотт скрупулезно считал удары: кнут для двенадцатого уже был в воздухе, когда он услышал приказ барона. Он не счел нужным отвести кнут в сторону – возможно, он думал, что вместо тринадцатого удара лучше было бы дать два простых тумака для ровного счета, но именно этот удар сильнее других опустился на плечи Тибо.

Башмачника действительно сразу же отпустили. В это время барон беседовал с девушкой.

– Как тебя зовут, милочка?

– Жоржина Анеле, ваша светлость, по имени моей матери, но в деревне меня называют просто Анелеттой.

– Черт! Какое ужасное имя Анелетта, «ягненок», – сказал барон.

– Почему же, ваша светлость? – спросила девушка.