Юлия Зонис - Контра Страница 12

– Ничего-ничего, не беспокойтесь, сейчас сам выберусь. Как там в анекдоте? Пользы никакой, зато к земле привыкаю.

Андрей пожал плечами и зашагал вперед, пробуя неверную почву слегой и обходя заросли рогоза. Все было похоже и не похоже на сон. Так же чавкало под ногами, так же несло распаренной топью, так же гудело комариное облако. Не было лишь огоньков.

Церкви тоже не было. Вместо нее высилась посреди болотища одинокая стена, и за дверным проемом ее, проемом без двери, дрожало зыбкое марево. Андрей смахнул со лба пот и облизнул соленые губы.

– Это и есть она?

Благоговение в голосе профессора его позабавило. Он даже хмыкнул.

– Не смейтесь, Андрей Дмитриевич. Вам-то не в новинку, а я столько думал о ней, столько писал – а вижу впервые.

– Я не смеюсь. А вы не расслабляйтесь пока. Видите, где осока густо растет? Нам к тому ручью. Не стойте только на месте, засосет.

Они пробирались по болоту еще четверть часа, и профессор совсем выдохся, хотя и старался держаться бодро. Наконец они добрались до ручья. Малышев уронил слегу в грязь и тяжело опустился на вросшее в землю бревно. Андрей присел у воды. Подобрав гибкий прутик, он принялся ворошить прибившиеся к берегу листья.

– Вам, наверное, интересно, зачем я за вами увязался. А вы так и не спросили.

Андрей не отвечал. Он смотрел на приближавшегося с той стороны человека. У ног человека крутился небольшой пес, даже, кажется, щенок.

– Я не знал, что там есть собаки.

Щенок, похоже, заметил в воде какую-то живность – он тявкнул, подбежал к тростнику и принялся рыть лапами, разбрасывая грязь. Человек с той стороны подошел к ручью и остановился, не доходя несколько шагов до воды.

– Все-таки пришел.

Андрей ударил прутиком по воде, не поднимая глаз.

– А я собаку завел. Дункан! Дункан, к ноге.

Щенок перестал рыть и потрусил к хозяину.

– Андрюха. Посмотри на меня.

Андрей поднял голову.

Митька был не таким, как во сне, и не таким, как в горах. Но это был, несомненно, Митька. За спиною шумно дышал Малышев. Мертвый подошел ближе и присел на корточки напротив Андрея. Голос его звучал раздраженно-укоризненно:

– Ты меня боишься? Меня? Я тебя таскал сопляком у себя на горбу, когда ты орал и когда мать уставала тебя нести. Сочинял тебе какие-то дурацкие колыбельные, чинил твоих роботов. Я нос тебе подтирал, и задницу, кстати, тоже. И ты все-таки боишься меня.

Андрей хлестнул прутом по воде.

– Почему?

Профессор за спиной кашлянул.

– Простите, Дмитрий Дмитриевич, что вмешиваюсь. Видите ли, я тоже вас боюсь. Это в генах. Какая-то дремучая память предков. С этим сложно бороться, но, как видите, мы справляемся. У Андрея Дмитриевича получается гораздо лучше, чем у меня. Еще немного… Дайте нам еще немного времени, и мы научимся.

Митька помолчал, и потом, уже тише, попросил:

– Если придешь еще раз, фотку Аленкину принеси, а? И Димкину. Здесь плохо видно, но я уж как-нибудь разгляжу.

В ручье плеснуло. Связка писем, перевязанных бечевкой, медленно отделилась от противоположного берега и поплыла к Андрею. Он прикинул расстояние, нацелился прутиком и подогнал их к пучку травы у самых мысков своих болотных сапог. Андрей вылавливал письма из воды долго, слишком долго – достаточно долго, чтобы синеватые буквы адреса успели поплыть. Когда он снова взглянул на другой берег, Митьки там уже не было.

– Вы его огорчили.

Андрей смял в руке мокрую бумагу.

– По-вашему, он способен огорчаться?

– По-моему, да. Знаете, он не так уж отличается от нас с вами.

Андрей оглянулся. Профессор удобно расположился на бревне, вытянул длинные ноги и уже успел вытащить из кармана трубку.

– Не знал, что вы курите.

– Двадцать лет не курил. Врачи запретили. А теперь что уж.

Малышев чиркнул спичкой, раздул щеки – и над болотом поплыло облачко ароматного дыма.

– Знаете что, Андрей Дмитриевич? Вы идите. А я тут посижу.

– Как?

– А вот так. Даше я уже все объяснил, Ксения Павловна в деревню уехала, а когда вернется, Даша ей скажет… что-нибудь скажет. А кто еще у меня есть? Разве что вот вы.

Андрей мотнул головой.

– Я вас здесь не оставлю

– Да мне не сегодня-завтра все равно туда. Не жадничайте, Андрюша. Вы ведь уже видели, как она подходит, а я – нет.

За ручьем плясало марево, плясало и не могло пересечь полоску текущей воды. Малышев вытянул руку.

– Я отойду дальше, к той стене. Там она, кажется, пошустрее.

– Зачем вам так умирать?

– Умирать – оно, Андрюшенька, всегда неприятно. Но мне почему-то кажется, что если войдешь туда сознательно, с открытыми глазами… что-то будет по-другому. Не возражайте, пожалуйста, я уже все решил.

Андрей запихнул письма в карман и подобрал слегу.

– До свиданья, профессор.

– До свиданья. Надеюсь, нескорого. Приглядите там за моей Дашкой.

Когда шрамовник уже отошел на несколько шагов, Малышев его окликнул:

– Знаете, о чем я думал в последние дни, после вашего возвращения?

– О чем?

– Помните, я упоминал эксперимент. Что, если у тех, кто его поставил… кто ставит его сейчас. Что, если они вовсе не столь жестоки и бесчеловечны, как нам представлялось? Что, если у них есть цель?

– Какая цель?

– Примирение, Андрей. Примирение и понимание. Им надо зачем-то, чтобы мы научились жить в мире с мертвыми. Может быть, даже работать вместе, потому что мы можем то, что не могут они, и наоборот. Что, если человечество ждет некая опасность, и это – единственный способ ей противостоять? Подумайте об этом, Андрей.

И Андрей подумал. Он думал об этом всю обратную дорогу, пока вечер расцвечивал небо над верхушками сосен в зеленый и в розовый и зажигал на дальнем краю топи белесые огоньки.