Стивен Кинг - ОНО Страница 13

И она ненавидела себя за эти мысли, за эти мстительные мысли, и обещала себе исправиться — перестать пить эти умопомрачительные коктейли. Потом много месяцев подряд она не вспоминала об этом… «Может, этот кошмар уже позади, — размышляла она в такие периоды. — Я уже не та восемнадцатилетняя девчонка. Я женщина, мне тридцать шесть лет; девчонка, слышавшая когда-то в свой адрес нескончаемый поток оскорблений и насмешек, девчонка, избегающая руки Майкла Розенблатта, желавшего утешить ее, только потому, что это была рука ЕВРЕЯ, существовала полжизни тому назад. Глупой маленькой русалки больше нет.»

Я могу забыть ее и быть самой собой… Но потом где-нибудь — в супермаркете, к примеру, — она вновь слышала тот противный смех со спины или сбоку, ей кололо в спину, соски набухали и становились болезненными, в горле вставал горький ком, и, со всей силы сжимая ручку тележки, она думала про себя: «Это кто-то сказал кому-то, что я еврейка, что я — ничтожество, что я — длинноносая еврейская морда, но у меня есть хороший счет в банке — ведь все евреи экономны, что нашу чету вынуждены пускать в клуб, но все равно над нами смеются, и смеются, и смеются…» А порой слышала таинственный щелчок над своим ухом или покашливание и думала: русалка, русалка.

И снова — потоки ненависти и стыд, как мигрень, и снова она впадала в отчаяние — не только за себя, но и за путь, по которому идет человечество. Оборотни. Книга Денбро — та, которую она пыталась читать, но почти сразу же отложила — была как раз про оборотней. Оборотни, дерьмо. Откуда человек может знать про оборотней?

И все-таки большую часть времени она чувствовала себя вполне прилично, несравненно лучше, чем та, прежняя… Она любила своего мужа, любила свой дом, а часто была даже в состоянии любить себя и свою жизнь. Дела шли не так уж плохо. Но это пришло к ним не сразу. Когда она приняла обручальное кольцо Стэнли, ее родители обозлились и почувствовали себя несчастными… Они со Стэнли познакомились на университетском вечере. Стэнли приехал в ее колледж из Нью-йоркского университета, где он был студентом на стипендии. Их познакомил общий приятель, и когда вечер подошел к концу, она заподозрила, что влюблена; это подтвердилось после недолгой разлуки. Когда весной Стэнли предложил ей колечко с маленьким бриллиантом, она не отказалась от него. В конце концов и ее родители, несмотря на разногласия между ними, также согласились. Они ничего не могли поделать, хотя Стэнли Урис вскоре должен был отправиться на биржу труда с молодыми бухгалтерами, в этих джунглях ему не обойтись было без семейного капитала, залогом же служила их собственная дочь. Но Пэтти исполнилось двадцать два, она была уже самостоятельной женщиной и вскоре должна была получить звание бакалавра гуманитарных наук.

— Мне придется содержать этого четырехглазого сукина сына всю жизнь, — услышала однажды дочь слова своего отца. Ее родители были на ужине, и отец слегка перебрал.

— Тс-с, она может услышать, — сказала Руфь Блюм.

Пэтти лежала с сухими глазами, ее бросало то в жар, то в холод, она ненавидела обоих родителей. Следующие два года она пыталась побороть в себе эту ненависть; слишком много ненависти было в ней самой.

Иногда, смотрясь в зеркало, она видела весьма приятные черты своего лица. Этот бой она выиграла! И помог ей в этом Стэнли.

Его же родители к женитьбе отнеслись вполне спокойно. Хотя считали, что «дети слишком опрометчивы». Дональд Урис и Андреа Бертоли поженились, когда им было чуть больше двадцати, но, по-видимому, забыли об этом.

А Стэнли оставался уверенным в себе, уверенным в будущем и абсолютно безразличным к уловкам родителей, твердивших об «ошибках детей». И в конце концов оправдалась его уверенность, а не их страхи. В июле 1977 года, Пэтти, едва чернила высохли на ее дипломе, отправилась работать преподавателем стенографии и делового английского в Трейнор, городок в сорока милях южнее Атланты. Когда она думала о том, как могла докатиться до такой должности, это сильно задевало ее — да, жутко. У нее был список из сорока возможных вариантов работы, начиная с работы в отделе рекламы журнала для родителей; потом она за пять ночей написала сорок писем — по восемь за ночь, в каждом с просьбой дать подробную информацию о сути работы, и заявление к каждому. Из двадцати двух пунктов ответили, что они уже наняли работника. В нескольких случаях подробная информация не оставляла шансов на успех, и подача заявления оказалась бы пустой тратой времени, поэтому она остановилась только на десятке предложений. Одно привлекательнее другого. Стэнли вошел в тот момент, когда она думала, как заполнить все эти заявления на преподавательскую работу и при этом не рехнуться. Он посмотрел на ворох бумаг на ее столе и постучал пальцем по письму инспектора школ в Трейноре — письму, которое было для нее не более и не менее обнадеживающим, чем все остальные.

— Вот, — сказал он.

Она посмотрела на него, удивленная уверенностью его тона. — Ты знаешь что-нибудь о Джорджии, чего не знаю я?

— Нет. Джорджию я видел раз в жизни, и то в кино.

Она посмотрела на него, слегка приподняв брови.

— «Унесенные ветром». Вивьен Ли. Кларк Гэйбл. Давай обсудим это завтра, день завтра не такой тяжелый. Похоже, что у меня южный акцент, Пэтти?

— Да, Южный. Бронкс. Если ты ничего не знаешь и никогда не был в, Джорджии, тогда почему…

— Попала в самую точку…

— Но ты не можешь знать, как там…

— Но я знаю, — просто сказал он. — Я знаю…

Она посмотрела на него — он действительно не шутил. Ей стало не по себе, захотелось отвернуться.

— Откуда ты знаешь?..

Он едва заметно улыбался. Затем улыбка исчезла, но в лице оставалось что-то загадочное. Глаза его потемнели, как будто он заглянул внутрь своей души, консультируясь с каким-то внутренним устройством, которое тикало и звенело, но которое в конечном счете, он понимал не больше, чем человек средних умственных способностей понимает принцип действия наручных часов.

— Черепаха не могла нам помочь, — внезапно сказал он. Она услышала. Он сказал это совершенно ясно и четко. Внутренний взгляд, взгляд загадочного удивления все еще отражался на его лице, и это начинало пугать ее.

— Стэнли? О чем ты говоришь? Стэнли?

Он спустился с небес на землю. Работая над заявлениями, она ела персики. Его рука задела тарелку с персиками. Тарелка упала на пол и разбилась. Его глаза, казалось, прояснились.

— О черт, извини меня.

— Ничего. Стэнли, о чем ты говорил?

— Я забыл, — сказал он. — Но я думаю, детка, мы должны хорошенько подумать о Джорджии.