Фрэнсис Вилсон - Апостол зла Страница 13

Человек высоко в небе поплыл наискосок и скрылся из виду за деревьями.

Дрожа от страха, Уилл поспешил в дом.

Мальчик в шесть месяцев

19 мая 1969

«О, Джимми, что с тобой происходит?»

Кэрол Стивенс смотрела на спящего сына, и ей хотелось заплакать. Разметавшийся в кроватке, широко раскинувший пухлые ручки и ножки, круглолицый, с нежными розовыми щечками, с прядками темных волос, прилипших ко лбу, он являл собой картину полной невинности. Она глядела на тоненькие вены на его закрытых веках и думала, как он прекрасен.

До тех пор, пока глазки закрыты.

Когда они открываются, он становится совершенно иным. Исчезает невинность, исчезает ребенок. Глаза его были старыми. Они не бегали, как у других детей, не блуждали, стараясь схватить сразу все, ибо им все внове. Глаза Джимми смотрели пристально, они изучали, они… проницали. Начинаешь невыносимо нервничать, когда он на тебя смотрит.

И Джимми никогда не улыбался и не смеялся, никогда не ворковал, не лепетал, не пускал пузырей. Впрочем, он что-то произносил. Не обычную младенческую неразбериху, а упорядоченные звуки, как будто пытался привести в действие свои неразработанные голосовые связки. С самого рождения малыша его дед Иона усаживался здесь, в детской, закрывал дверь и тихо беседовал с ним. Кэрол много раз подслушивала под дверью, но ни разу не смогла как следует разобрать, что он говорит. Однако по длинным фразам и тону беседы убеждалась, что это не детские сказки.

Кэрол отошла от кроватки, направилась к окну, за которым виднелись горы Куачита. Иона привез их сюда, в арканзасскую деревню, чтобы спрятать, пока не родится ребенок. Она слушалась его распоряжений, слишком напуганная пережитым безумием, чтобы сопротивляться.

Если бы только Джим был жив. Он знал бы, как с этим справиться. Он смог бы уступить и решить, что делать с сыном. Но Джим умер чуть больше года назад, а Кэрол не может холодно, и логично, и рассудительно думать о маленьком Джимми. Это их сын, их плоть и кровь, все, что осталось у нее от Джима. Она любит его так же сильно, как боится.

Оглянувшись, она увидела, что Джимми проснулся, сидит в кроватке и смотрит на нее своими ледяными глазами, которые были голубенькими, а за последние несколько месяцев превращаются в карие. Он с ней заговорил. Это был детский голосок, тоненький и мягкий. Слова искаженные, но достаточно ясные, чтобы их можно было понять. Она безошибочно разобрала сказанное: «Эй, женщина, я голоден. Принеси мне поесть что-нибудь».

Кэрол вскрикнула и выскочила из детской.

Глава 4

Манхэттен

— Вам письмо, сержант, — объявил Поттс из дальнего конца дежурки, размахивая конвертом в воздухе.

Детектив сержант Ренальдо Аугустино поднял глаза от заваленного всякой всячиной стола. Он был худ, как тростинка, но здоров и крепок, с большим благородным носом, с темными, редеющими на лбу волосами, гладко зачесанными назад. Затянулся в последний раз сигаретой, ткнул ее в переполненную пепельницу, стоявшую от него по правую руку.

— Почта пришла пару часов назад, — заметил он Поттсу. — Где ты его прятал?

— Оно пришло не с обычной почтой. Переслали из стодвенадцатого.

Чудненько. Должно быть, очередное запоздавшее требование о платеже в местное жилищное управление, к которому он больше не имеет ни малейшего отношения. Его перевели в Мидтаун-Норт больше двух лет назад, а они все еще не получили уведомления.

— Выкинь его, — посоветовал он.

— Может, это какой-нибудь счет, — предположил Поттс.

— Я тоже так думаю. Даже смотреть не хочу, будь он проклят. Просто…

— Счет за телефон.

Это заставило Ренни заткнуться.

— Местный?

— Нет. Из «Саутерн Белл».

Сердце его вдруг бешено заколотилось. Ренни вскочил со стула и кинулся через дежурку с такой скоростью, что напугал Поттса.

— Дай сюда.

Он выхватил из рук Поттса конверт и ринулся назад к своему столу.

— Что стряслось? — поинтересовался Сэм Ланг, наклоняясь к столу Ренни с чашкой дымящегося кофе.

Они были партнерами уже пару лет. Как и Ренни, Сэму перевалило за тридцать, и он приближался к сорока, но был лыс и толст. Все, что было на нем надето, выглядело измятым, в том числе и галстук.

Пробежав сообщение, Ренни ощутил прилив застарелой злости.

— Это он! — сказал он. — И опять взялся за старые штучки!

Густые брови Сэма поползли вверх.

— Кто?

— Убийца. По имени Райан. Ты его не знаешь. — Он еще раз просмотрел письмо. — Случайно не знаешь, где находится Пендлтон, штат Северная Каролина, Сэм?

— Думаю, где-то между Вирджинией и Южной Каролиной.

— Точно. Спасибо.

Ренни вроде припомнил, что где-то там есть какой-то крупный университет. Не важно. Найти его не составит труда.

Прошло почти пять лет… с тех пор, как мальчика, Дэнни Гордона… изуродовал до смерти некий свихнувшийся ублюдок. Дело было поручено Ренни. Когда дни и ночи обшариваешь закоулки города размером с Нью-Йорк, привыкаешь ко всякой мерзости, которая из них выползает. Но этот мальчик и то, что с ним сделали, схватило Ренни за глотку и не отпускало. Не отпускает до сих пор.

Мысли его перенеслись на годы назад, перед глазами замелькали картины. Бледное, искаженное болью личико, непрекращающиеся хриплые крики и прочий кошмар. И священник. Такой перепуганный, такой расстроенный, такой растерянный, так убедительно лгущий. Ренни попался на это вранье, позволил себе поверить, угодить в расставленную подонком ловушку. Священник ему понравился, он поверил ему, принял за своего союзника в поисках истязателя Дэнни.

«Здорово ты меня сделал, сукин сын. Обыграл, как маэстро».

Ренни знал, что слишком сурово себя судит. То, что он сам когда-то был сиротой, как Дэнни Гордон, вырос в том же приюте, что и Дэнни, воспитывался в католичестве, в безграничном уважении к священнослужителям — все это сделало его легкой добычей наглого изолгавшегося иезуита.

Пока не выяснилось, что Дэнни Гордон не собирается умирать. Тогда священник пошел на отчаянный риск, спасая свою никчемную преступную шкуру.

И однажды ночью все дело пошло к чертям. Прямым следствием этого для Ренни стала потеря звания. А косвенным следствием полной неразберихи — потеря семьи.

Джоан ушла три года назад. Когда дело Дэнни Гордона пошло вразнос и карьера Ренни накрылась, он изливал свою ярость на каждого, кто подворачивался под руку. Джоан подворачивалась чаще всех и страшно устала от вспышек обиды и гнева, от его безумной одержимости одной целью — поставить убийцу перед справедливым судом. Она терпела, сколько могла, — два года. Потом сломалась. Собралась и ушла. Ренни не упрекает ее. Он понимает, что жить с ним было невозможно. До сих пор невозможно, в этом он абсолютно уверен. Он обвиняет себя. И проклинает убийцу Дэнни Гордона. И добавляет к списку жертв убийцы семью Аугустино.