Александр Анин - Миллион миллионов, или За колёсиком Страница 14

Неожиданно Польских перестал копать и замер над ямой. «Зуб, вот она, – сказал он почему-то шёпотом, – иди, глянь». Но Зубко весь подобрался под деревом, как-то по зверушечьи мелко задрожал головой, быстро без выражения забормотал: «Поль Поль я не хочу я не могу Поль давай я не буду подходить а ты уж там как-нибудь сам а Поль…» Польских, не отрывая глаз от ямы, махнул на него рукой: «Сиди, ладно». Он ещё поковырял в яме лопатой и закашлялся: «Воняет как! Фу-у-у!» Снял рубашку, обмотал низ лица, плотно закрыв рот и нос. Снова склонился над ямой. «Слышь, Зуб, – болезненно-возбуждённо забубнил он через плотную ткань, – а волосы-то у ней совсем целые… Зуб, а я и забыл, что она рыжая была… Рыжая-бесстыжая… Эх, не догадался, надо было перчатки захватить, как тут теперь…»

Примерившись, Польских принялся рубить что-то на дне ямы, яма отозвалась зловещим, неживым чавканьем. Поработав так с полминуты, он отбросил лопату. «Придется вон что», – злобно сказал он. Потом лёг на край ямы и, опустив руку вниз, принялся сосредоточенно там копаться. Лицо его страшно исказилось, из глаз потекли слёзы, он глухо застонал, заматерился, конвульсивно задергался, сдерживая рвоту. Зубко, не дыша, следил за происходящим стеклянными глазами. «Ага!» – Польских, наконец, оторвался от ямы, не вставая, перекатился подальше от края, размотал с лица рубашку. Он лежал навзничь, откинув правую руку в сторону, и жадно ловил ртом воздух. На его полураскрытую ладонь Зубко не решался смотреть.

Отдышавшись, Польских привстал на колени и принялся оттирать находку землёй и листьями. «Не понял, – прохрипел он немного погодя. – Зуб, подай сюда воду». Зубко катнул в его сторону бутыль. Польских, согнувшись, что-то долго полоскал, разглядывал, снова полоскал и опять разглядывал. Потом выпрямился, выругался безнадёжно-тоскливо и вдруг, не вставая с колен, горько навзрыд заплакал!

Плачущий Польских – это было так непонятно, так дико, что Зубко поначалу не поверил глазам. Когда же он убедился, что их вожак действительно ревёт, как девчонка, ему до звона в ушах сделалось жалко товарища и стыдно, что он, Зубко, оставил Польских наедине с его неизвестным горем. Приблизившись, он присел на корточки и участливо спросил: «Ты что, Поль? Чего не так?» «Вот», – Польских, рыдая, разжал ладонь и показал Зубко маленький, продолговатый, хитро скрученный предмет. «Это и есть… спираль? – спросил Зубко, не решаясь даже потрогать. – Хм. Но, Поль, по-моему, золото оно другое…» «Золото!!! – неожиданно завопил Польских прямо в ухо Зубко. – Какое там на хрен золото! Это пластмасса! Обыкновенная блядская пластмасса! Усёк?!» Он с остервенением зашвырнул находку в глубь леса и начал в истерике кататься по земле, по-прежнему плача, безостановочно крича одно и то же: «Золото! тварь! убью! золото! тварь! убью!»

Это продолжалось долго; Зубко успел закидать яму землёй, уничтожить следы их пребывания на этом месте. Он курил, отдыхал под деревом, когда, наконец, Польских затих, поворочался на земле, потом поднялся. Его лицо было черно не то от земли, не то от переживаний, руки тряслись. Он поднял свой рюкзак, закинул его за спину и дрожащим, слабым голосом сказал: «Айда, Зуб. Нехрен тут рассиживаться».

Обратно шли молча, говорить не хотелось, да и не о чем было. Только в дачном посёлке, завидев винный киоск, Польских обронил, будто про себя: «Ну-ну». Когда они проходили мимо очереди, кто-то окликнул: «Эй, пацаны!» Подошедший крепко подвыпивший мужик спросил: «Случайно не ваш корефан там притырился?» «Где?!» – вздёрнулся Польских. «А вон, за киоском…»

Под зелёной дощатой стенкой в кустах шиповника и впрямь лежал пьяный в хлам Терёхин. Рядом валялась пустая полуторалитровая банка, из которой резко несло дешёвым креплёным вином. Сам Терёхин, конечно, столько бы не одолел, наверняка подсобили здешние завсегдатаи, но и того, что он выпил, явно было ему выше крыши. Потому что, когда Польских, подойдя вплотную, сильно пнул его под рёбра, Терёхин даже не пошевелился. Тогда Польских плюнул на него и ещё несколько раз подряд ударил ногой, приговаривая: «На тебе! На, тварь! Получай!» – с тем же результатом. «Подымай!» – скомандовал тогда Польских, и приятели продолжили свой путь, с усилием таща подмышки совершенно никакого Терёхина.

Они прошли так километра два, а до автобусной остановки осталось ещё ох сколько. Был уже час дня, солнце пригревало не по-осеннему жарко, и вымотавшийся Зубко взмолился: «Поль! Давай передохнём!» Польских, сам порядком уставший, сразу согласился: «Может, в себя придёт, козёл, своими ногами чтоб…»

Они затащили Терёхина в придорожное редколесье и обосновались там среди кустов, прислонив пьяного спиной к большому трухлявому пню. Съели по бутерброду. Покурили. Зубко принялся оживлять Терёхина. Набрав в рот воды, он прыснул, как из пульверизатора, ему в лицо. Хлестнул несколько раз ладонью по щекам. Повторил весь цикл с самого начала. Потом ещё. И ещё. Польских с мрачным любопытством следил за его манипуляциями.

Вдруг Терёхин замычал и открыл мутные глаза. «Получилось!» – обрадовался Зубко и вылил ему на голову остатки воды из бутыли. Взгляд Терёхина стал более осмысленным. «Во!» – сказал он и попытался приподняться. Но не смог. «По-о… я-а… и-и-и…», – еле пробормотал он и махнул рукой куда-то в небо. «Извиняется, – усмехнулся Польских и, размахнувшись, сильно ударил Терёхина кулаком в ухо. – А вот так вот?!» Голова Терёхина безвольно мотнулась, следующий удар пришёлся в скулу. «Ты-и чео-о!» – возмущённо завыл Терёхин и снова сделал попытку встать. Польских с оттяжкой ударил его под дых; Терёхин закашлялся и свалился на пень. Его вырвало. Отдышавшись, он странным образом обрёл способность членораздельно говорить. «За что?!» – только и спросил он, ненавидяще уставившись на Польских. «За что-о, – с презрением протянул тот. – Скажи ему, Зуб, за что-о». Но притихший Зубко сидел молча, глядел в землю. «Ну нажрался нечаянно, – сквозь зубы оправдывался тем временем Терёхин, – с кем не бывает?» «Нажрался это хрен с ним, – наклонился к нему Польских. – Где твоё золото, гад?» Терёхин недоумённо вытаращил глаза: «Не нашли, что ли? Я не забирал. Зачем мне тогда было говорить?» – он явно не понимал сути предъявленной ему претензии. «Да не было там никакого золота! – прокричал Польских ему в лицо. – Не было! Пластмассовая у этой суки была спираль! Дешёвка, как она сама!» Терёхин часто задышал: «Сам ты сука, – проговорил, глядя Польских прямо в глаза – сам дешёвка. А она… она…» – тут он вдруг начал пьяно смеяться, повторяя время от времени: «Пластмассовая… ха-ха-ха… пластмассовая… ха-ха-ха-ха… пластмассовая…» – и всё смеялся громче и громче и смотрел на Польских, словно растапливал его стальные глаза бирюзовым светом своих. Тот на секунду зажмурился, будто от вспышки, и закричал, скаля зубы: «Ты чего ржёшь?! Смешно тебе?! Не смотри так, Трёха! Кончай ржать! Не смотри!» – и вдруг, принялся в такт словам бить Терёхина кулаками в лицо, слепо, куда попало. Тот пытался защититься, прикрыться ладонями, но при этом продолжал во всё горло хохотать, вскрикивая: «Пластмассовая! пластмассовая! пластмассовая!» А Польских всё бил и бил, превращая лицо Терёхина в один кровавый синяк, и, словно в забытьи, приговаривал: «Кончай ржать! не смотри! кончай ржать! не смотри!» Зубко не решался встрять, только просил: «Не надо, Поль! Хватит! Не надо!» И в какое-то мгновенье увидел, что рука Польских будто удлинилась и удлинённой этой рукой он несколько раз как-то по особенному ударил Терёхина в живот.