Инесса Ципоркина - Меня зовут Дамело. Книга 1 Страница 14

Удивительно то, что змеиная мать привольно раскинулась именно в таком, не предназначенном для раскидывания кресле. Напротив молодого кечуа сидело божество, опустошившее обе тарелки с двойными порциями, дремало, вяло растекшись по неудобному г-образному изгибу, придерживая раздувшееся брюхо с пятью оковалками оленины внутри. И взгляд Дамело помимо воли подмечал ненужные детали: вусмерть заляпанное платье все же треснуло по швам, обнажая голую кожу, белую-белую по сравнению с темной питоньей шкурой — но, может, эта кожа лишь казалась человеческой? Жир и соус не засохли коркой, а понемногу сходили с подбородка и шеи Тласольтеотль, как будто те были нечеловечески гладкими. Интересно, скользит ли тело богини под пальцами, протекает ли между ладоней, словно вода? — мелькнула пугающая мысль. Молодому кечуа оставалось лишь надеяться, что змеиная мать мыслей не читает. Или хотя бы спит.

Тласольтеотль и вправду спала, дыша ровно и глубоко, точно собиралась провести в ресторане всю ночь, а то и сутки, переваривая съеденное. И тут в зал вошла Сталкер. Дернула щекой, увидев Дамело за одним столом с какой-то женщиной, усилием воли подавила тик и, улыбаясь изо всех сил, подошла. Индеец оглянулся на Сталкера, с воплем вскочил, схватил сонного Амару со стола и ринулся вон из ресторана. Даже за шикарный ужин свой не заплатил.

Недалеко, впрочем, он убежал-то. Всего лишь до бара. Где и завис, опрокидывая в себя шот за шотом, водку вперемешку с текилой, уже стекленея взором, но продолжая пить, пить, пить. И мечтая забыть то, что видел.

Дамело понял: Сталкер крепко попала с карьерой укротительницы змей, понял сразу же, как наткнулся на афишу, где подруга его детства, полуголая, оплетенная со всех сторон мускулистыми кольцами, поднимала тяжелую даже на вид змею, будто цветочную гирлянду. Тварюга такой длины не могла весить меньше полцентнера. А может, и больше. Особенно поевши.

На этой мысли индейца передернуло от воспоминаний о питоньей трапезе. Сказать, что ли, спасибо богам за то, что олень был не живой, а жареный? Спасибо, Инти, за твои малые милости. А теперь вразуми меня: как девчонка, никогда не отличавшаяся силой (уж Дамело-то знал тело Сталкера, пожалуй, как свое), ворочает пятиметровую гадину, весящую, словно чугунная труба?

Ответ был один: эта сила извне и эта сила оплачена. Сапа Инку всегда смешили надежды белых на божественное бескорыстие. Может, их собственные боги-из-головы и делали своим рабам небольшие подарки, предварительно отобрав у бедолаг все, от воли до разума. Белые не смели хотеть того, чего им хочется, стыдились большей части себя, вот какова была цена божественного бонуса. Индеец предпочитал своих богов — древних, жадных и честных. Когда они назначали плату, ты мог соглашаться или не соглашаться. Или хотя бы помыслить о несогласии. Но ты все-таки знал, сколько с тебя возьмут за исполнение желаний, действительно испытанных тобой, а не втиснутых в твою голову кудахчущей родней или бормочущим телевизором.

Похоже, со Сталкера змеиная мать взяла самую дорогую цену.

Потому что только в присутствии Тласольтеотль Дамело увидел, ЧТО Она-в-змеиной-коже сделала с его подругой-погодком.

Увидел плоть, сползающую с объеденных временем костей, длинные пустые груди и живот, отвисший, будто спорран.[44] Увидел пигментные пятна, «маргаритки смерти», на изуродованных артритом руках. Увидел седые пряди, легкие, как пух, не скрывающие розовую кожу черепа. Увидел морщинистые брыли, а под ними — нечто вроде гитарной деки с туго натянутыми струнами. Буквально час назад это были тугие щеки и крепкая шея тридцатилетней женщины. Сейчас Сталкеру на вид было лет девяносто.

Когда девчонка, с которой Дамело провел всю юность и которой избегал всю молодость, взглянула на него из-под складчатых век глазами древнего ящера, индеец не выдержал. И теперь планомерно надирался в баре.

Сколько богиня-палач взяла, нет, сколько она оставила Сталкеру за исполнение желания: оказаться рядом с Дамело, да так, чтобы тот не прогонял бывшую подругу, не отталкивал, был с нею чутким и добрым? Год жизни? Два? Пять? Это тело выглядит так, точно второй срок по земле расхаживает. Старушке, поди, уже в Миктлане[45] прогулы ставят.

Становится ясно, отчего с момента возвращения Сталкера в жизнь Дамело молодой кечуа не испытал ни единой вспышки гнева. Хоть и не пытался себя сдержать, уговорить, стреножить, будто норовистого жеребца, которому колючка под седло попала. А ведь из-за бешеных накатов, когда мир превращался в этюд в багровых тонах, индеец покинул родной Петербург. Ну пусть не самый родной, но все-таки роднее Лимы, столицы никогда не виденного Перу.

Если рожденный Великим Инкой и стыдился чего, так это своей истинной зависимости — не от секса, от ярости. Пусть окружение, шокированное сплетнями о его неприличных выходках, мусолило в разговорах списки оприходованных Дамело официанток и посетительниц — знали бы сплетники, на каком торте возлежит эта вишенка!

Поистине царская жажда запугивания и мучительства вскипала в душе Дамело — конечно, не всякий раз, когда ему перечили или пытались унизить, но… почти каждый. А еще присутствовала в царственнородном гневе нотка беспримесной, животной злобы, словно ярость индейца принадлежала сразу двоим: Сапа Инке и его ручному ягуару, балованной зверюге, которую только он, Единственный, мог с ласковым недовольством похлопать по темени: веди себя прилично.

Но когда Сапа Инка не останавливал припавшего к земле ягуара тяжелой, властной рукой, а наоборот, толкал своего зверя в затылок — взять! — тогда и смешной парень со странным испанским именем исчезал, растворяясь в истинной сути, для которой Дамело Ваго[46] всего лишь маска, рискующая быть сорванной в любой момент. Даже хозяева жизни, давно и прочно отделенные от реальности стеной власти и презрения к не-хозяевам, немели, видя на лице мелкой сошки выражение непоказного, нечеловеческого равнодушия: челюсть чуть выдвинута, брови сведены, оценивающий взгляд, на дне которого — полное отсутствие сострадания и предвкушение легкой добычи. Они отступали назад, когда на этом лице проступала улыбка едва ли не страшней звериного оскала: верхняя губа чуть приподнимается — и ты, еще не видя клыков, уже чувствуешь их на своей шее.

Потом следовал бросок — и если бы все тем и ограничивалось! Всякий бросок заканчивался тем, чем и заканчиваются чистые, честные чувства похоти, голода и ярости в мире людей — цепью, клеткой и сдачей на поруки «вашего бешеного». И однажды Дамело понял: пока есть кому принять тебя на поруки, ты не перестанешь быть чистым и честным. Настолько, чтобы превращать жизнь близких в ложь и грязь. В тот день он, видимо, и начал взрослеть. А повзрослел окончательно, переехав в этот город с женским нравом, женской логикой и девичьей памятью. Чтобы угодить ему, индеец многое принял и еще от большего отказался. Он принял даже Сталкера и отказался от намерения прогнать ее.