Джеймс Херберт - Волшебный дом Страница 15

Все еще ухмыляясь, я пересек комнату, опустился на корточки у стены и провел рукой по ее поверхности, проверяя, нет ли сырости.

— Похоже, О'Мэлли и его ребята потрудились на славу, — заметил я. — А ту трещину в стене наверху ты уже видела?

Мидж распаковывала картонную коробку с едой.

— Да, — ответила она, не поднимая головы. — Ты бы не поверил, что так выйдет. Вся комната выкрашена так, что не осталось и следа. Ты еще голоден?

— Я бы что-нибудь перехватил. Завтра я смотаюсь в деревню и куплю чего-нибудь поесть — пиццу, гамбургеры или суп?

— Ага, суп. Хотя давай отдохнем часик, просто чтобы прийти в себя.

— Хорошо.

Она принесла банку с чаем, который уже заварила.

— Кстати, вода идет чистая.

— Да, я уже проверил.

Я встал и взял у нее банку.

— Кажется, мы устроились, а?

Похоже, моя улыбка стала глуповатой, и свободной рукой я погладил Мидж по затылку. Ее глаза влажно блеснули. Ей не было нужды отвечать. Совсем никакой.

Потом мы расслабились на старой, пустившей корни скамейке позади коттеджа, глядя на садящееся над темным лесом солнце и макая остатки хлеба в кружку с горячим супом. Вечер был тихим и теплым, и мы нежились в мягких лучах; белые стены Грэмери приняли бледно-розовый оттенок. Ребята О'Мэлли хорошо поработали над стенами, они отскребли их, оштукатурили и покрасили. Мы слышали щебет готовящихся отойти ко сну птиц, и время от времени с дороги доносились звуки проезжавших автомашин.

Вещи были в основном распакованы: мои музыкальные инструменты, все еще в чехлах, мы сложили в мансарде, где я намеревался сочинять и записывать музыку. Кисти, краски и мольберты Мидж были в круглой комнате, несомненно подходящей для гостиной, но где она собиралась также и работать. Это было разумно, и мы так привыкли — все равно ее занятия никому не мешали. Я починил кровать в комнате по соседству со свежевыкрашенной (мы не хотели ночью дышать краской), а поскольку места хватало, мы передвинули кровать к той стене, где меньше пахло. Картины в рамках стояли прислоненными к стене, а вокруг кучами валялись всякие безделушки, как друзья, сбившиеся вместе в непривычной обстановке. Но столы, стулья, лампы и прочие вещи были более или менее расставлены — потом можно будет расположить их получше. Незадолго до того позвонила Большая Вэл, чтобы убедиться, что у нас все в порядке; к счастью, она была не из тех, кто занимает много времени болтовней, и все равно связь была ужасной, так что Мидж недолго висела на телефоне. Мы решили лечь, как только зайдет ленивое летнее солнце.

— Вкусно, — сказал я, причмокивая.

— Ты правда больше ничего не хочешь?

— Все прекрасно. Я слишком устал, чтобы быть голодным.

— М-м-м, я тоже. Смотри, лес словно дразнит солнце, которое окрасило его вершины в кирпичный цвет, в то время как внизу темно и таинственно.

— Мне от этого жутковато. — Я покончил с остатками супа и поставил пустую кружку рядом с собой, потом взял банку пива и снова выпрямился.

— И уже поднимается туман.

— Там, наверное, сыро после дождя. — Я открыл банку и отпил. — Думаешь, ночью будет холодно?

— Может быть, холоднее, чем в городе, но, думаю, грелка тебе пока не понадобится.

— И похоже, здесь темнее. Нет уличного освещения.

Мидж вытянула свои стройные ноги, плечами прильнув к спинке скамейки.

— Ты привыкнешь к этому, Майк. — Она глубоко вздохнула, — Хорошо вернуться в деревню.

— В душе ты по-прежнему деревенская девчонка, а?

— Наверное, так и должно быть. Девять лет в городе не могли полностью искоренить то, на чем я выросла, да я и не хотела этого. — Ее настроение быстро сменилось — характерно для Мидж. Она потупилась. — Хорошо бы, они увидели Грэмери, Майк. Я знаю, им бы здесь понравилось.

Поставив банку, я обеими руками взял ее руку.

Мидж тихо проговорила:

— Наверное, они надеялись, что когда-нибудь я выйду замуж за хорошего ветеринара или за сельского священника. — Она улыбнулась, но грустно. — Папе бы это понравилось. Представляю, как долгими вечерами они бы беседовали о делах.

— Со мной он не нашел бы общих тем.

— О, Майк, я не это имела в виду. Ты бы папе понравился. Вы во многом очень похожи.

— Мы бы сошлись, Мидж. По твоим рассказам я понял, что он бы мне понравился.

— Мама приняла бы тебя за бездельника. Она бы так и сказала — бездельник. И ей бы это понравилось.

По ее щеке скатилась слеза, оставив влажный след.

— Это было так жестоко, Майк. Так жестоко!

Я обнял ее рукой за плечи и приблизил свою голову к ее.

— Нужно постараться забыть это. Они бы хотели, чтобы ты помнила хорошее.

— Невозможно забыть, что с ними случилось.

— Тогда смирись. Прими и жестокие, и добрые времена. И представь, как бы родители гордились тобой теперь.

— Это меня и гнетет. Они не узнают, никогда не узнают о моей работе, о тебе... об этом месте. А для них это так много значило бы. А для меня было бы так важно, что они гордятся мной!

Мне было особенно нечего сказать, поэтому я лишь обнял ее и дал возможность выплакаться, как не раз бывало раньше, надеясь, что слезы утешат ее, что выход внутренней боли наружу поможет исцелению. Я не знал, сколько боли еще оставалось у нее глубоко внутри, но я был терпелив. Мидж заслуживала этого.

— Извини, Майк, — сказала она чуть погодя. — Я не хотела испортить тебе вечер.

Я губами вытер ее слезы.

— Ты и не испортила. Было самое время поплакать вместе. Мне бы только хотелось, чтобы я мог чем-нибудь помочь тебе.

— Ты всегда помогаешь, всегда понимаешь. Я знаю, глупо с моей стороны так горевать спустя многие годы...

— Для этого не существует сроков, Мидж, нет механизма, который бы вдруг взял и все выключил. Это должно пройти само собой. — Я пальцем приподнял ее подбородок. — Просто помни, что говорил врач — не дай этой боли захватить все. Ты имеешь право на счастье, и этого хотели твои родители.

— Разве я так плоха?

— Нет, вовсе нет. Хотя бывает, когда ты особенно довольна, эти воспоминания словно сами приходят.

— Это когда мне так их не хватает.

Я почувствовал себя неловко, как, наверное, бывает со всеми в подобных случаях, и все, что мне оставалось, — лишь утешить ее объятиями и искренним сочувствием. Мидж перестала плакать, темнота в ее душе отступила, дав место другим чувствам.

От ее нежного поцелуя мои чувства растворились в ее. Я привык к эмоциональной обостренности нашего интимного общения, особенно после пролитых вместе слез, но на этот раз был просто ошеломлен. Когда мы наконец оторвались друг от друга, у меня кружилась голова и я буквально глотал воздух, словно вынырнув после долгого пребывания под водой. Мидж тоже покачивалась.