Йон Линдквист - Впусти меня Страница 16

Это всего лишь мертвец.

Да. Но голова…

Его беспокоило, что голова больше ни на чем не держится. Она могла запрокинуться назад или вообще оторваться, если он поднимет тело. Он съежился, уткнувшись лицом в колени. И это сделала его возлюбленная. Голыми руками.

Представив себе хруст ломающейся шеи, он почувствовал, как к горлу подкатывает тошнота. Нет, он не может прикоснуться к этому телу. Он просто останется здесь сидеть. Как Белаква[17] у подножия горы Чистилища, дожидаясь рассвета…

Из метро по направлению к мосту шли какие-то люди. Он зарылся в листья рядом с мертвецом, прижимаясь лбом к ледяному камню.

Зачем? Голову-то зачем?

Ах да, риск заражения. Нужно отрубить нервную систему. Тело должно быть в отключке. Она ему когда-то объясняла. Тогда он не понял. Зато теперь до него дошло.

Шаги приближались, голоса звучали все громче. Прохожие свернули к лестнице. Хокан снова сел, глядя на контуры мертвого лица с разинутым ртом. Значит, вот это тело могло бы встать, стряхнув с себя листья, если бы она его не… отключила?

У него вырвался визгливый смешок, который эхо сделало похожим на птичий щебет и разнесло под своды моста. Он хлопнул себя по губам так, что аж в голове зазвенело. Ну и зрелище. Покойник встает и, как сомнамбула, отряхивает сухие листья с куртки.

Как же поступить с телом?

Восемьдесят килограммов мускулов, жира и костей нужно было где-то спрятать. Раздробить. Расчленить. Закопать. Сжечь.

Крематорий.

Ага, конечно. Перетащить туда тело, забраться на территорию и сжечь тайком. Или просто оставить у дверей, как подкидыша, понадеявшись, что любовь работников крематория к своему делу окажется столь сильна, что они не станут звонить в полицию.

Нет. Оставалось одно. По ту сторону арки дорога уходила в лес, к больнице. К воде.

Он запихнул окровавленный розовый свитер под куртку покойника, повесил сумку через плечо и просунул одну руку под шею, а другую — под колени трупа. Спотыкаясь, он поднялся и встал. Голова мертвеца в самом деле запрокинулась назад, лязгнув челюстями.

Интересно, сколько до воды? Вроде несколько сот метров. А если кто-нибудь появится? Ну, значит, появится. Тогда все кончено. В каком-то смысле это было бы даже к лучшему.

Но никто не появился, и теперь, обливаясь потом, он полз по стволу плакучей ивы, нависшей над водой. Веревкой он привязал к ногам трупа два здоровенных камня.

Из другой веревки, подлиннее, он соорудил петлю, накинул ее на грудь мертвеца, подтащил тело на глубину и сдернул веревку.

Он немного посидел на дереве, болтая ногами над водой и глядя, как пузыри все реже и реже возмущают гладь черного зеркала.

Он сделал это.

Несмотря на холод, капли пота щипали глаза, тело ныло от напряжения — но он это сделал. Прямо под его ногами лежал мертвец, сокрытый от всего мира. Его больше не существовало. Последние пузыри исчезли, и не осталось ничего… ни одной улики, указывающей на то, что здесь лежит труп.

В воде отражались звезды.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ Оскорбление

…И они направились туда, где Мартину еще не приходилось бывать, оставив далеко позади Немецкое пристанище и Блакеберг, — а ведь там проходила граница изведанного мира.

Но сердце отдавший хильдре лесной

Навеки пребудет в оковах —

Покуда душа его спит под луной.

Не знать ему счастья земного.

В воскресенье газеты опубликовали подробный репортаж об убийстве в Веллингбю. Рубрика гласила: «ЖЕРТВА РИТУАЛЬНОГО УБИЙСТВА?»

Фотография мальчика на лесной поляне. Дерево.

К этому времени убийца из Веллингбю уже сошел с уст местных жителей. Цветы на поляне завяли, свечи погасли. Полицейские ленты расцветки карамельных фантиков были убраны, все возможные следы и улики зафиксированы.

Воскресная статья снова разожгла дискуссии. Эпитет «ритуальное убийство» подразумевал, что подобное должно было случиться снова, не правда ли? Ведь смысл ритуала в повторении.

Все, кто когда-либо ходил по той дороге или просто находился поблизости, имели что сказать. Какой зловещей была эта часть леса. Или как там было красиво и спокойно и кто бы мог подумать…

Все, кто знал мальчика, пусть даже поверхностно, рассказывали, каким он был распрекрасным и какой злодей убийца. Убийство охотно использовали в качестве аргумента за введение смертной казни даже те, кто в принципе возражал против крайних мер.

Не хватало лишь одного. Фотографии убийцы. Все смотрели на безликую поляну, на улыбающееся лицо мальчика. Без фотографии того, кто это сделал, казалось, что все это произошло… само собой.

Не было ощущения завершенности.

В понедельник, двадцать шестого октября, полиция объявила по радио и в утренних газетах, что был проведен крупнейший антинаркотический рейд в истории Швеции. Пойманы пять ливанцев.

Ливанцы.

По крайней мере, это было понятно. Пять килограммов героина. Пять ливанцев. По килограмму на каждого.

Ливанцы в довершение всего получали шведское пособие по безработице, втихую занимаясь контрабандой наркотиков. Фотографий ливанцев, правда, тоже не было, но здесь они и не требовались. Как выглядят ливанцы, все и так знали. Арабы. Ну да, ну да.

Кое-кто высказывал предположение, что маньяк тоже из эмигрантов. А что, вполне вероятно. Разве в арабских странах не существуют всяческие кровавые ритуалы? Исламисты, вон, отправляют собственных детей с пластмассовыми крестами — или что они там носят на шеях — обезвреживать мины. Если верить слухам. Страшные люди. Иран, Ирак. Ливанцы.

Но полиция обнародовала в понедельник авторобот убийцы, опубликовав его во всех вечерних газетах. Оказалось, что его видела какая-то девочка. С портретом торопиться не стали, чтобы не упустить никаких деталей. Постарались на совесть.

Швед как швед. Бледное лицо. Невыразительный взгляд. Все тут же согласились, что именно так и выглядит убийца. Несложно представить, как человек с подобным лицом, похожим на маску, крадется к тебе по лесной поляне и…

Все жители Западного Стокгольма, имевшие хоть малейшее сходство с портретом, чувствовали на себе долгие испытующие взгляды. Придя домой, они смотрелись в зеркало. Ни капли сходства. В постели, перед сном, они подумывали, не изменить ли им завтра внешность — или это вызовет подозрения?

Они напрасно беспокоились. Совсем скоро у людей появится иной повод для волнения. Швеция станет другой страной. Оскорбленной нацией. Именно это слово звучало повсеместно: оскорбление.

Пока люди с внешностью убийцы лежат в своих постелях, обдумывая новую прическу, советская подводная лодка буксует на мели у берегов Карлскруны. Ее двигатели ревут, разгоняя эхо между шхер в попытке сойти с мели. Никто не удосуживается выйти в море, чтобы проверить, что происходит.

Лодку случайно обнаружат в среду утром.

Среда, 28 октября

Школа жужжала как улей. Кто-то из учителей услышал новость по радио на перемене, рассказал своему классу, и на большой перемене об этом уже знали все.

В Швецию вторглись русские.

Последние несколько недель дети только и делали, что обсуждали маньяка из Веллингбю. Многие утверждали, что видели его, а кое-кто даже говорил, будто подвергся нападению. Когда какой-то старик в замызганной одежде решил срезать путь через школьный двор, дети с воплями разбежались и попрятались в здании школы. Кое-кто из парней покрепче вооружился хоккейными клюшками, готовясь к нападению. К счастью, кто-то признал в старике местного алкаша с городской площади, и ему удалось уйти.

А теперь еще эти русские. О них было мало что известно. Ну, всякие там анекдоты: «встречаются как-то русский, немец и Белльман».[20] Лучше всех играют в хоккей. Их страна называется «Советский Союз». Они единственные, за исключением американцев, кто летал в космос. Американцы сделали нейтронную бомбу, чтобы от них защищаться.

На большой перемене Оскар завел разговор с Юханом:

— Думаешь, у них и правда есть нейтронная бомба?

Юхан пожал плечами:

— Сто пудов. Наверняка припасли на подводной лодке.

— А разве для этого не нужен самолет?

— Не-а. Они засовывают их в специальные ракеты — их откуда угодно запустить можно.

Оскар посмотрел на небо.

— И что, их можно хранить на подводной лодке?

— Ну я же тебе объясняю. Их где угодно можно хранить.

— Значит, люди умирают, а дома остаются?

— Ага.

— Ну а животные?