Александра Лосева - ДОМ ПОЛНОЛУНИЯ Страница 16

– Согрейся, – голос прошелестел сухими газетами в коридоре. Что-то оборвалось у меня внутри, и колокол замолк. Комариным невыносимым писком зазвенел страх. Ноги приросли к полу, а вместо сердца билась семипудовая камина.

Она смотрела мне в глаза и медленно поднимала руку, как будто в воде двигалась. Казалось, что между нашими естествами протянут морской канат, я не могла оторвать ее от себя, вот сейчас, именно сейчас, и надо успеть, пока она не коснулась меня, пока не произошло что-то, не важно, что именно, хотя в Здании ничего хорошего не случается, но дело не в этом, я должна вспомнить, я ведь знаю ее, я должна вспомнить, я могу, вот-вот, еще столетие, еще секунда, и я все пойму, я все верну, я верну себя… Не бояться, нет-нет, ведь это страх всему причина, он мешает, нет-нет, все будет хорошо, я вспомню, но тогда почему так хочется кричать и бежать без оглядки? Она зачем-то смотрит на мои руки. Нет, пожалуйста, не надо, дай мне вспомнить, дай…

Она взяла меня за запястье. И улыбнулась.

– Согрейся, – сказала она и захихикала. И потянула мою руку вниз, к огню. Медленно, потянула, не спеша.

Я не могла вырваться. Ее рука была тверже железа, как вселенский наручник, я металась на этой живой привязи и чувствовала, что только обдираю кожу в тщетных попытках высвободиться. Кричать я тоже не могла, выходил сиплый шепот. Самое страшное – я знала, что сейчас будет. Не верила, но знала. Ее рука вытягивалась, как резиновая, я согнулась пополам, потом упала на колени, растопырив пальцы, всеми силами старалась вырваться, горячий воздух шевелил пряди, щеки покраснели от жара, а внизу плевались искрами угли. Они уже не были похожи на лукавых старичков. Тонкая кожа между пальцами просвечивала розовым, ладонь покалывало, глазам было сухо. Нет, не может быть так, я этого не выдержу. Господи, как, оказывается, я боюсь боли. Отпусти меня, слышишь? Отпусти меня, я потеряла голос, я потеряла лицо, я потеряла память, волю, веру, себя, неужели тебе мало, неужели ты хочешь превратить меня в жалкое, воющее от боли существо, не помнящее слов? Неужели тебе этого не хватало? Пожалуйста, ну, пожалуйста, ну, пожалуйста… Не надо… Нет-нет, не надо, ну…

НЕ НАДО!!!!!!!!!

Она издала какой-то удовлетворенный свистящий звук и опустила мою ладонь на угли. Меня вывернуло наизнанку. Кожа шипела и лопалась, нестерпимо-сладко воняло паленым мясом, она прожигала меня насквозь, ладонь обугливалась, в этом смрадном ужасе виднелось что-то белое, может быть, кость, я не знаю, боги, боги, я не могла даже потерять сознание. Меня неудержимо рвало желчью, кажется, скоро и она тоже закончится, и тогда я выблюю свои внутренности, выплюну свое сердце, и она наступит на него, раздавит, чвак – и все.

Боль накатывает волнами, густая, яркая, острой иглой прошивает позвоночник, мозг, она уже не в ладони, я вся – боль, я вся – паленое мясо, я вся – лопнувшая кожа, тошнота и ужас, я не могу кричать. Сейчас взорвется нутро, и тогда – конец. Душа уже лопнула по швам, меня больше нет, я сделаю все, что ты хочешь, только прекрати это, мама, мама, мамочка… Какие яркие звезды, а ведь я почти вспомнила, так обидно умирать.

Утро – грязно-желтое. Приснилось. Бывали сны и похуже. Подошла к окну, оперлась о подоконник, вскрикнула. Больно. На ладони – полузаживший ожег. Запястье ободрано, словно всю ночь рвалась из тесных наручников. Спасибо, что жива.

Я умею петь. Это очень смешно – такое необходимое, важное знание. Легче от него не становится, нет, только тоскливей. Я пою-вою. Это когда мне тошно. Я пою-плачу. Это когда сил нет на то, чтобы выть. Так бывает чаще всего. Но иногда я просто пою. Не знаю, как это звучит со стороны, мне все равно. Знаю только, что Здание бесится и дрожит, а потом начинает убивать меня с особым удовольствием. Это называется – Черная Свадьба. Так было написано на моем окне, с наружной стороны, когда туман ушел, и стало мутно-белым небо.

Здание – мое запоздалое зеркальное отражение. Смешно, правда? Я делаю ему пакость – гоп! – включаю, например, краны в душевой, все до одного, сбегаю на этаж ниже и там танцую под дождем и пою:

Ты мое зеркало…

Смешно, что я такая сумасшедшая, смешно, что Здание не может справиться с этим, смешно, что его потолок начинает протекать, как в банальном доме. Смешно и то, что после таких Черных Свадеб мне не хочется жить, а отказаться от них я не могу. В Здании все завязано на стекле…

Ты мое зеркало.

Таяло, меркло,

Ныло уныло,

Взгляды коверкало,

Каждое слово,

Мнение каждое,

И даже однажды -

Жутко – движение

Отражение.

Нельзя разбивать внешние окна, которые выходят не во двор, а чуть что, чуть я не так себя веду, чуть я залезу в запретную кладовку или загляну в запретный коридор, как на меня напускают рой зазеркалий, толпу меня, и я бью, бью, бью зеркала, убиваю себя раз за разом, а потом снова танцую голыми пятками по воде, лихо топчу серые лужи в коридоре и пою, пою свою Черную Свадьбу:

Ты мое зеркало.

Редкими, редкими

Мигами двигало

Вижу – мое

Движимое

И недвижимое.

Ты мое зеркало… Ну смешно же, смешно, черт возьми, у меня есть праздники, я пою песни, прекрасно понимая, что каждый раз может быть последним. Хорошо? Но не это вырывает у меня хриплый крик, а то, что все закономерно, предсказуемо по сути своей, и не надо быть пророком, чтобы знать: так или иначе, девочка, а этой ночью тебе не захочется жить. Ты слишком громко пела.

Ты мое зеркало.

Ты бы ослепло, -

Слепо-нелепо вылепить лето

Легче, чем так,

Когда не зрачок,

А зрак -

В мир,

Без границ,

Без ресниц,

Без оград,

Без бровных суровых гряд.

Все правильно. Ты мне – я тебе. Зданию, например, не нравится, когда его заливают, и оно меня душит. Ему не нравится, когда в нем поют, и оно морит меня голодом, ему не нравится, когда в нем бродят без цели, и оно ломает мне ноги, жжет руки, раздрабливает пальцы, пугает. Иногда Здание играет со мной в прятки, это смешнее всего.

Ты бы ослепло,

Зеркало.

Бельма прочнее,

Точнее, тучнее,

Белые пленки,

Хоть скучные,

Зато послушные.

Если тебя найдут, ты съеден. Если не найдут – ну что ж, значит, ты умер.

Мокнут пеленки

Глазных белых пленок -

Плачет ребенок.