Сергей Саканский - Другая. Украденная душа Страница 16

Сверну за угол. Что это? Почему улица такая крутая? Надо бежать.

Она бежит, не веря своим глазам. Улица все круче спускается вниз, тротуар превращается в лестницу. Впереди река – широкая, дальний берег едва виден в дымке, посередине идет какой-то огромный трехэтажный корабль…

Все в порядке, это Волга. А город – Самара. Меня зовут Маша, я здесь живу. В этом дворе – тупик. Если он меня настигнет здесь?

Какая еще Маша? Моя сестра. Я к ней приехала, я – Даша. Зачем я к ней приехала – ведь я ее ненавижу! Кто вы такие обе – Даша, Маша? Не знаю никаких Маш и Даш. Я… Я – другая. Вот только вспомню, кто я… Нет, это же просто сон! Вот разгадка. Потому что нет, и никогда не было у меня такого платья. Милое, правда, платьице, желтенькое, прикольное…

Какой-то немыслимый старый двор с дровяной поленницей. Я что – попала в прошлое? Только, если все это сон, то кому он снится? Я-то сама – кто такая я?

Она стоит спиной к поленице дров, готовая упасть. Перед ней незнакомый человек, впрочем, симпатичный, с ним можно один раз, но только один…

– Кто ты такой и чего тебе от меня нужно?

* * *

Дальнейшее утопает в памяти, словно ветка в воде. Отражения и настоящие листья перепутаны. Маша просыпается. Она лежит у себя дома, рядом никого нет… А что – должен кто-то быть рядом?

Маша села на кровати. Все ее тело ныло, будто после неумелого массажа. Ну да, вчера ее ломали, таскали, как куклу…

Это была просто роль. Странно… Что-то помнилось еще… Маша вдруг поняла, что не помнит, как вернулась домой: сразу после спектакля – провал. Лучше всего думать, что она пришла сюда вечером, усталая, легла спать. На автопилоте, как пьяная. Провал занял всего полчаса, потом – долгий здоровый сон. Автоматически разделась…

Ах да, платье! Она же вчера утром, перед спектаклем, выбежала на улицу, купила на лотке хорошее летнее платье, желтое, словно цыпленок. Где оно?

Маша увидела в углу желтый проблеск. Лежит на полу. Что-то с ним не так…

Маша вскочила с кровати. Она была совершенно голая. Белье разбросано по комнате, скомкано. Маша взяла трусики и тут же выпустила их из рук. Почему-то влажные. Подняла и развернула платье. И увидела в зеркале свое изумленное лицо. Платье было тоже мокрое. За окном идет дождь, подоконник тихо гремит. Маше стало страшно. Провал, оказывается, был долгим.

Маша нахмурилась, бросила платье, потерла лоб. Что-то еще присутствовало вокруг нее, влажное, обволакивающее. Это был запах. Знакомый и в то же время – полузабытый. Запах мужчины.

И тут она – проблеском – вспомнила: на полу, на каком-то ускользающем, резиново скрипящем матрасе, в темноте… Кто это? Как она туда попала?

У нее давно никого не было, она уж и не помнила, когда в последний раз… Все ее мысли занимал Родион, то странное, что происходило между ними. И вот теперь все разрушено, непоправимо потеряно…

Впрочем, почему потеряно? Ты что – собралась ему рассказать, что вчера попала в чью-то грязную постель?

– Да нет, Даш! Шутишь…

– Вот и я так думаю. Ничего не надо рассказывать. Позвони ему сейчас.

– Я слышу, ты опять со мной дружишь. А вчера даже сестрой не хотела быть.

– Да нет, что ты! Подумаешь, поссорились…

– Значит, мир?

– Мир.

– Тогда я звоню Родиону.

– Звони. И ничего ему не рассказывай. У тебя на этот счет мало опыта. Мужики ничего не должны знать о тебе.

Маша позвонила. Голос у Родиона был странный, казалось, что у него дома кто-то есть. Маша усмехнулась на свою ревность: сама согрешила, а теперь его подозревает!

Пока Родион ехал, она постирала платье и белье, прибралась в комнате. Войдя, Родион поцеловал ее, как ни в чем не бывало. Маша едва выдержала его взгляд – это тебе не на сцене играть…

– Так где же ты была сегодня ночью? – спросил Родион.

Занудство не было его стилем. Маша подумала: а вдруг он что-то знает? Вдруг они все о ней все знают, и Родион, и хозяйка, которая уже бросила на нее красноречивый взгляд, когда они пересекались у двери в ванную. Маша собрала все свои актерские силы и непринужденно ответила – так, будто происшедшее было для нее совершенно обычным делом:

– Шаталась по улицам. Промокла вся.

– Одна?

– Не уверена…

Маша рассмеялась: что это она несет? Как это она может быть «не уверена»?

– Ты что – напилась?

Маша вздрогнула, как будто в глаза ей плеснул внезапный свет. Так вот оно что!

– Да, я напилась! – воскликнула она. – В каком-то кафе. Я выпила рюмку водки, потом… Наверное, выпила еще…

Казалось, она помнила и кафе, и рюмку… Но кто тот мужчина, который вчера был с ней? Маша вдруг вспомнила: большое окно, такое прозрачное, будто его совсем нет, на улице дождь, все бегут, прикрывая головы чем попало – газетами, гламурными журналами… Напротив, в кресле – какой-то силуэт, темный, неузнаваемый, будто призрак человека, его сплошная тень… Да, наверное. И тогда все объясняется. Какой-то тип был с ней в кафе, напоил, потом увел к себе и изнасиловал.

Молчание затянулось, они разглядывали друг друга, будто впервые увидели.

– Маша, – тихо позвал Родион. – Ты говорила про татуировки у твоей сестры…

– Да? – удивилась она, не понимая, куда он клонит.

– Татуировки на спине?

– На талии. А что это тебя так интересует?

– Ну, покажи, где? Я никогда не видел таких татуировок.

– И не увидишь, потому что сестры больше нет. Эти татуировки сейчас где-нибудь в земле.

Впрочем, Маша была теперь далеко не уверена насчет земли… Родион подошел к ней и обнял за талию.

– Здесь?

Маша усмехнулась.

– Чуть ниже.

Родион, как бы играючи, приподнял ее кофточку и посмотрел.

– Что ты там хотел увидеть? – насмешливо спросила она.

Он смотрел на нее так, будто его поразила какая-то внезапная мысль. Вскоре заторопился, сославшись на дела. Ушел.

Маша провела мучительный вечер, она слонялась по комнате, пыталась читать, смотреть телевизор, чтобы заглушить голос, звучащий внутри. Ночь не принесла облегчения. На исходе ночи она приняла единственно правильное решение.

В утреннем сумраке Маша наскоро оделась и выбежала из дома. Трамваи еще не ходили. Она спустилась по Некрасовской к реке, вышла на городской пляж и побрела по кромке воды. Мимо ползла баржа, из рулевой рубки что-то крикнули, смеясь, девушка отмахнулась от назойливых речников, баржа дала низкий длинный гудок…

Серая громада дома, где жил Родион, нависла над обрывом. Маша отыскала третье окно сверху, восьмое – слева: стекла поблескивают, поймав солнечный луч, еще не видимый внизу, красная занавеска в кухонной форточке трепещет на сквозняке… Родион, разумеется, еще спит. Надо решить, иначе вся будущая жизнь невозможна.