Милош Урбан - Семь храмов Страница 17

В управлении я провел добрых два часа. Историей с колоколом занимался Павел Юнек. Бывшие коллеги рассказали мне, что с лета он сделал неплохую карьеру. Он принадлежал к числу тех, кто сразу называл Пенделманову самоубийцей и настаивал на закрытии дела о ее смерти. Юнек получил звание капитана и, несмотря на то, что многие были недовольны неразборчивостью его методов, втерся в ближайшее окружение шефа уголовной полиции.

Когда Юнек заметил, с какими смешанными чувствами я, облаченный в светлый плащ Пенделмана, переступил порог кабинета, он засмеялся и приветствовал меня как старинного приятеля. Я знал, что его радость фальшивая, и все же был ему благодарен. Мне — в отличие от него — было не до смеха. Больше двух месяцев я не мог найти работу, деньги таяли на глазах, я даже задолжал своей квартирной хозяйке, что было просто неприлично, ибо комнатку она мне сдавала очень дешево. Наверное, я мог бы преподавать историю в какой-нибудь гимназии, хотя вряд ли у меня хватило бы духу предстать перед целым классом наглых верзил, да и в любом случае вакансии пока не было. Городской архив, правда, сулил мне должность, но только после Нового года, вдобавок я вовсе не был уверен, что они возьмут меня на работу без диплома и сдачи госэкзаменов. Недоучившийся историк, выгнанный с работы полицейский. Можно ли было представить худшие рекомендации? Что вообще я умел? Блуждать по пражским руинам?

Юнек с безразличным видом посетовал на мою судьбу вечного неудачника и заверил: мол, он и не думал, что я имею отношение к смерти Пенделмановой (да-да, было и такое подозрение!), напротив, он все более утверждается в правильности полицейского заключения о происшедшем тогда самоубийстве. Потом он принялся расспрашивать об истории с Загиром, и я в общих чертах поведал ему о безумном звоне в пустой церкви и о человеке, пришитом к языку колокола. Юнек слушал меня вполуха, изредка делая пометки в блокноте и прикуривая одну сигарету от другой. Потом у него на столе зазвонил телефон. Подняв трубку, он бросил на меня быстрый взгляд и тут же отвел глаза. Я понял, что речь идет обо мне. Закончив разговор, он сказал, что скоро вернется. Юнека не было полчаса, и все это время я наблюдал за его молодым коллегой, который гонял по экрану компьютера какое-то зубастое адское чудище. В конце концов оно с дьявольским коварством обхитрило игрока и сделало его своим слугой.

Вернулся капитан в куда худшем настроении, чем уходил. Мрачно плюхнувшись в кресло, он щелчком выбил из пачки сигарету и закурил. Зачитав мне скучным тоном то, что я ему рассказал, он столь же равнодушно сообщил, что меня ожидает шеф. Я хотел было поинтересоваться, полковник ли Олеярж имеется в виду, но Юнек уже перестал обращать на меня внимание, так что я поднялся и вышел в коридор.

Какое-то время у меня отняли поиски главной лестницы. Я добрался до шестого этажа и очутился перед дверью кабинета, куда, казалось, мне уже навсегда вход был заказан. А вот поди ж ты — всего несколько месяцев, и я опять здесь. Сделав глубокий вдох, постучал. «Войдите» раздалось сразу, я даже не успел убрать пальцы с ручки, а голос был неприятным и принадлежал явно не полковнику. И вдруг дверь распахнулась — точно сама собой. Из-за нее вынырнула голова с волосами морковного цвета и проскрежетала, чтобы я заходил.

Посреди кабинета стоял Олеярж — с разведенными руками. Он явно только что говорил, даже рот не успел закрыть, и на лице его было написано изумление ничуть не меньшее, чем на моем. В кулаке он мял шелковый платок. Узнав меня, он натянуто улыбнулся в знак приветствия. Он казался тут гостем. Истинный же хозяин кабинета возвышался за его спиной: это был тот самый великан, который так заинтересовал меня на улице. Незнакомец легонько опирался на дубовый письменный стол, и его мощные пальцы — каждый шириной чуть меньше моего кулака — очень бережно ласкали красную розу. Без пальто и шляпы (что висели сейчас на вешалке у двери) он выглядел хотя и огромным, но все же огромным по-человечески. Великан был неподвижен, жили только его пальцы и странные глаза, которые взирали на меня испытующе, но при этом вполне дружественно. Внезапно, сам не зная как, я очутился прямо перед ним, по-видимому, в кабинет меня втащила сила его взгляда. Я услышал, как за моей спиной захлопнулась дверь.

Во все глаза смотрел я на этого человека. Ему могло быть около пятидесяти, а могло и шестьдесят — либо же чуть больше сорока. Меня удивило, что темя его мощного черепа, точно вышедшего из-под резца Родена, было голым, в то время как ниже голову покрывала густая растительность, так что сзади волосы даже опускались на воротник, а возле ушей переходили в бороду. Подстриженные усы позволяли видеть широкий рот с узкой верхней и толстой нижней губой. Когда губы были сжаты, рот казался длинной глубокой морщиной, зеркальным отражением настоящей, тоже двойной морщины, пересекавшей выпуклое чело над бровями. Глаза также были необычными: однотонные, цвета китайского нефрита, радужки, и два прямоугольных отверстия, прорезанных в абсолютно неподвижной маске, которую гигант выдавал за свое лицо. Нос широкий, короткий, он загибался книзу, словно клюв хищной птицы, и располагался точнехонько посреди лица. Голова выглядела на удивление симметричной, она была будто отлита из бронзы или какого-то особого, закаленного в огне стекла.

На незнакомце были сшитый на заказ темно-серый костюм, который его стройнил, и белая рубашка со стоячим воротничком, обвитым свободно завязанным галстуком бордового цвета. В галстучный узел была вколота серебряная булавка с драгоценным камнем, судя по голубизне, сапфиром. Это небольшое, но приметное и наверняка весьма дорогое украшение свидетельствовало об изысканном и необычном вкусе своего владельца — как и коричневые летние туфли с прорезями на подъеме: по контрасту с классическим костюмом они казались почти спортивными.

Все эти детали я, разумеется, разглядел позднее. Сейчас же полковник наконец опомнился и сообщил, что они как раз обо мне и говорили, так что я тут всем знаком — поэтому, мол, довольно будет, если он представит своего гостя. И произнес следующее:

— Матиаш Гмюнд.

Великан приблизился ко мне и с улыбкой протянул руку. Она оказалась тяжелой, как камень, но пожатие было мягким, от ладони исходил жар, который почему-то успокаивал. Эта самая рука сразу будто заговорила со мной, я прямо-таки слышал, как она сказала: со мной тебе ничто не угрожает.

— А это мой товарищ, — кивнул Гмюнд по направлению к двери, — господин Раймонд Прунслик.

Я повернулся и протянул руку странному человечку, который впустил меня в кабинет. Внезапно он подскочил ко мне и хлопнул по ладони так, что я ее отдернул. Человечек рассмеялся, судорожно повел боками и заявил: