Брэм Стокер - Логово белого червя Страница 17

Теперь уже мистер Касуолл не давал себе труда скрывать свои истинные чувства. Его глаза светились как пылающие угли. То был истинный древний романец, непреклонный и несгибаемый. Но ко всему этому примешивалась еще дьявольская сумасшедшинка берсерка. Он словно подпитывал свою крошечную армию непоколебимой верой в собственные силы. Леди Арабелла казалась рядом с ним бездушной сломанной куклой. Глядя на нее, невольно приходили на ум легенды о людях, лишенных своей сущности и ставших безвольными убийцами по приказу дьявольских сил. Что же касается негра, то о нем я могу сказать немногое: он стоял непоколебимо, как скала. Он был настолько за гранью Добра и Зла, что любое понятие о чести или благородстве казалось рядом с ним пустой игрой слов. Лилла, погруженная в пучину беспросветного ужаса, казалось, утратила дар речи. Мими же была настолько поглощена битвой за свободу собственной воли и воли ее сестры, что не замечала ничего вокруг. А что касается меня — то я… если сначала меня удерживало от действий чувство приличия, то потом я вдруг почувствовал себя словно скованным по рукам и по ногам: я мог только слушать и смотреть. Мы попали в западню. Я чувствовал — что-то вот-вот должно произойти, хотя и не мог представить себе, что именно. Будто во сне, я видел плавно плывущую по воздуху руку Мими, словно пытающуюся ухватиться за что-то. В своем замедленном движении она мягко опустилась на плечо Лиллы, и в ту же секунду Мими словно перестала быть собой. Ее юность и свежесть сменились безучастной безвозрастной холодностью трупа. Но затем она словно по наитию коснулась банта сестры и сжала его до по-беления пальцев. И тотчас же ее лицо осветилось внутренним светом. Она ожила. Она не только обрела силы для борьбы, она обрела их для победы! Воздев правую руку вверх, она шагнула к Касуоллу и легким жестом словно смела сплетенную им гипнотическую паутину. Она продолжала наступать на Касуолла, и руки ее неустанно двигались, очищая пространство от его сетей, и он, не сумев противостоять ее натиску, стал отступать к двери. А она все наступала, с каждым шагом оттесняя его назад. И вдруг как бы ниоткуда возникло воркование голубки, которое росло и множилось с каждой секундой. Этот звук, возникший из неизвестного источника, набирал силу до тех пор, пока не превратился в торжествующий, жизнеутверждающий гимн, и Мими последним резким жестом словно вымела Касуолла на крыльцо, под лучи ясного летнего солнца.

В ту же секунду я почувствовал, что вновь абсолютно свободен. Теперь я уже не только слепо воспринимал все происходящее вокруг, я мог его осознавать. Но, тем не менее, всех участников этой сцены я до сих пор видел как сквозь какую-то пелену, завесу из прозрачного сумрака. Я видел Лиллу, еле державшуюся на ногах; я видел сквозь окно Мими, триумфально воздевшую руки на фоне залитых солнцем предгорий; а в небе за ее спиной сновали мириады птиц.

На следующее утро рассвет принес новые заботы.

Со всех сторон графства понеслись тревожные сообщения о внеочередной миграции птиц. Все ученые умы Англии всколыхнулись: тут же начались создаваться различные общества, был поднят вопрос в парламенте и предложены на рассмотрение различные версии случившегося, а также методы исправления создавшейся ситуации.

Чем ближе находились газеты к месту, послужившему источником шума, тем скромнее были напечатанные в них отчеты. Постепенно птицы стали разлетаться, но одновременно прибывали все новые и новые стаи, поэтому казалось, что туча птиц, нависшая над графством, никогда не рассеется. Птицы были возбуждены, словно они услышали им одним ведомый сигнал тревоги и как бы пытались передать его людям: каждым свистом крыла, каждой пронзительной трелью. Весь воздух над графством был пронизан их криками. Ни стекла окон, ни ставни не могли защитить от него, и вскоре люди привыкли жить под их непрестанный гомон. Но он все равно влезал в уши, будучи настолько отчаянным, настолько печальным, что никому бы и в голову не пришло, что действительность, о которой он предостерегает, много страшнее.

А на следующее утро сообщения из ближайших районов приняли угрожающий характер. Первыми забили тревогу фермеры: они сразу заметили, что с природой происходит что-то не то. Но все это было лишь как бы предупреждением злых сил, решившихся наконец на открытый бой. Поля, луга, леса — везде, где садились на ночевку птицы, превращались в голую пустыню.

Эдгар Касуолл, как и все его соседи, был вынужден задуматься о том, как избавиться от прожорливых птиц. И тут ему на память пришла его недавняя поездка в далекий Китай. В верховьях Янцзы, где множество притоков создают естественную систему ирригации рисовых полей, во время созревания риса также собираются мириады птиц, склевывая зерна в таких количествах, что это наносит серьезный урон урожаю не только в этом районе, но и в масштабах всей страны. Поэтому местные крестьяне вынуждены были научиться бороться с прожорливыми нахлебниками. Чтобы разогнать непрошеных гостей, они запускали прямо в центр стаи огромного воздушного змея в форме коршуна. Как только он поднимался в небо, птицы разлетались в поисках укрытия, и покуда змей реял в небесах над рисовыми полями, птицы боялись приближаться к нему. Таким образом урожай собирался без особых потерь.

Касуолл немедленно отдал слугам приказание сделать подобного змея и придать ему по возможности наибольшее сходство с коршуном. И когда он был готов, хозяин Замка самолично запустил его в небо. Китайский способ оказался действенным: как только змей поднялся в небо, птицы немедленно стали разлетаться. На следующее утро змей парил в небесах над угодьями «Кастра Регис» в полном одиночестве — нигде не было видно ни единой пичуги. Но эта победа на деле оказалась поражением: она повлекла за собой еще более горшие несчастья. Да, перепуганные птицы исчезли, и их надоедливый щебет смолк. Наступившая долгожданная тишина, не оживлявшаяся больше ни единой птичьей трелью, казалась даже неестественной. Она и была неестественной: все животные в округе также замолкли.

Панический страх, овладевший обитателями небес, словно распространился на все живое: и скот, и домашние животные затаились и не исторгали из себя ни звука. Всю местность словно окутала тяжелая беззвучная пелена. И это было гораздо страшнее, гораздо безотраднее, чем любой хаос звуков, пусть даже полный отчаяния и тревоги. Она терзала душу, угнетала ее и лишала всякой надежды. Люди обратились к единственному своему прибежищу — к Богу. Они возносили к нему истовые молитвы с просьбой об избавлении от этого жуткого наваждения. Но тишина не отступала, и всюду стали проявляться все более явные признаки беспросветного отчаяния, охватившего жителей земель вокруг «Кастра Регис». Всюду можно было встретить только мрачные глаза, опущенные уголки губ, нахмуренные брови; и — ни малейшего интереса к жизни, ни следа надежды. Казалось, люди скоро сами разучатся говорить. Навалившееся на них беззвучие угнетало не меньше, чем если бы они оказались в кромешной тьме.