Джон Томпсон - Твин Пикс: Расследование убийства. Книга 2 Страница 17

Улыбаясь, мистер Хорн протянул мистеру Андерсену свой «Паркер» с золотым пером. — Прошу вас…

Тот улыбнулся. — Только после вас…

Хорн продолжал настаивать:— И все-таки…

Андерсен почему-то решил предоставить право первой подписи американскому партнеру. — Извините… После того, как вы…

Хорн продолжал протягивать «Паркер». — Нет, мистер Андерсен… Вы должны подписать этот документ первым…

Это взаимное препирательство, бывшее не чем иным, как просто показной демонстрацией взаимоуважения бизнесменов, также входило в протокол. По собственному опыту Хорн прекрасно знал, что фразы вроде «вы первый», «извините, первым будете вы» и «только после вас» могут повторяться очень долго. — Мистер Андерсен… Убедительно прошу…

Мистер Андерсен отрицательно помотал головой — только теперь Хорн заметил, что норвежский партнер изрядно пьян.

«И когда это он уже успел?» — с немалым удивлением подумал Бенжамин.

Норвежец отвел руку с протянутым «паркером». — Нет, мистер Хорн… Я поставлю свою подпись вслед за вами…

Бенжамина эта излишняя вежливость начинала бесить, однако поставить подпись первым он не решался.

«Мало ли что этот норвежский перец еще обо мне подумает, — промелькнуло в голове Хорна, — может быть, сочтет за проявление крайнего неуважения… Кто их там знает, в этой Европе…»

Как истинный американец, Бенжамин Хорн терпеть не мог Европу, европейцев и все, с этими понятиями связанное, предпочитая исключительно все американское. Однако в силу различных причин мистеру Хорну иногда приходилось иметь дела с европейцами, и он, привыкший к американской простоте нравов и раскованности отношений, всякий раз терялся при процедурных моментах — вроде этого.

Притворно улыбнувшись, он повернул вспотевшее лицо к партнеру и голосом, в котором прозвучало глубоко затаенное раздражение, произнес:— Мистер Андерсен… Очень прошу вас — поставьте свою подпись первым…

Норвежца невозможно было переубедить — этот наследник викингов отличался завидным упрямством. — Нет, вы сперва поставьте…

Наконец, терпению Хорна пришел конец. — Хорошо, — произнес он, — хорошо, мистер Андерсен… Только когда вы приедете в свой Стокгольм… не говорите, пожалуйста, что в Твин Пиксе живут невоспитанные и негостеприимные люди…

Норвежец округлил глаза. — А при чем тут Стокгольм?.. — не понял он реплики Хорна. — Вы ведь знаете, столица моей прекрасной северной родины — Осло… Когда-то она называлась Христианией — мой дедушка Улоф еще помнит те времена…

Бенжамин Хорн замахал руками. — Как же, как же… Как это я мог так непростительно оговориться — конечно же, Осло… У вас еще есть такой замечательный писатель Андерсен…

Норвежец повернул в сторону Бенжамина коротко стриженную голову. — Андерсен, — произнес он, — это датский писатель. Наша национальная гордость — Ибсен…

«Сейчас этот норвежский перец начнет рассказывать мне обо всех достопримечательностях, — с отчаянием подумал Хорн. — Надо скорее закругляться…»

Когда подписи, наконец, были поставлены, и бизнесмены, согласно негласному правилу, пожали друг другу руки, Бенжамин как бы между делом поинтересовался:— Скажите, мистер Андерсен, а как там у вас… в Европе… После подписания таких документов… В общем, мне интересно, у вас принято это как-нибудь отмечать?..

Андерсен улыбнулся. — Еще как!.. И не только после, но и до!

«И зачем я это спросил, — подумал Хорн, явственно ощущая исходящий от партнера аромат „Джонни Уокера“, — и так понятно…»

Встав из-за стола, Хорн с полуулыбкой подошел к Андерсену и, по-дружески приобняв его, произнес:— Ну, а теперь будем веселиться… — он кивнул в сторону двери, за которыми начинался коридор, ведущий в то самое крыло, где находились номера с девочками. — Прошу вас, мистер Андерсен…

Глава 34

Беседа Дэйла Купера и Гарри Трумена о снах и сновидениях. — Телефонный разговор между Хэнком Дженнингсом и Бенжамином Хорном. — Энди Брендон готовится к семейной жизни.

За эти несколько дней Гарри Трумен и Дэйл Купер сблизились настолько, что шерифу порой начинало казаться, что знаком с агентом ФБР очень и очень давно — чуть ли не с самого рождения. Во всяком случае, в отсутствие Купера Трумен начинал скучать — его скуку не могли развеять ни болтовня Люси Моран о последних городских происшествиях, ни даже ее кулинарное искусство. В таких случаях, Трумен, быстренько собравшись, поручал текущие дела Томми Хоггу и ехал в номер «Флауэра». Дэйл то ли в шутку, то ли серьезно сказал по этому поводу: «Мы с тобой как Шерлок Холмс и доктор Ватсон — классическая пара сыщиков, где один не мыслится без другого…» Трумен, прекрасно поняв, что под доктором Ватсоном агент ФБР подразумевает его, только промолчал. Впрочем, за время короткого пребывания Купера в Твин Пиксе все честолюбивые замыслы Трумена и его желание во что бы то ни стало прославиться как-то сами по себе улетучились.

С Купером можно было говорить обо всем на свете и в то же время ни о чем — о нефтепромыслах в Техасе, о выборах последнего Президента, о внешней политике на Ближнем Востоке, о свиноводстве, об эмиграционной политике и о последних моделях «феррари» — Дэйл разбирался абсолютно во всем, о чем бы его ни спрашивали. Гарри, испытывавший в определенной степени дефицит общения, с удовольствием нашел в заезжем агенте ФБР внимательного собеседника.

Однажды речь зашла о снах — Дэйл, кстати, рассказал Трумену о своих странных видениях. Гарри, как человек рациональный и практичный, отнесся к рассказу Дэйла весьма скептически — сны и видения не принадлежали к категории доказательств и свидетельских показаний и по этой причине не могли фигурировать в документах в качестве серьезного юридического аргумента. — Очень зря, — сказал Дэйл. — Очень даже напрасно. — Почему? — насторожился Гарри.

Дэйл, поднявшись со стула и пройдясь по комнате, — беседа проходила в гостиничном номере, — набрал в легкие побольше воздуха (Трумен понял, что рассказ предстоит долгий) и, подойдя к окну, начал свое повествование:— Прежде, Гарри, я не обращал на сны почти никакого внимания… Ну, спится и снится, как говорила одна моя далекая родственница из Нью-Йорка… Я даже презирал сны и все, что с ними связано. Может быть, скорее из прихоти, а не потому, что этого заслуживали те или иные сновидения. Я не доверял снам, как чему-то обманчивому, манящему своей поверхностной глубиной, а на деле оказывающемуся всего только абсурдной, мутной, начисто лишенной смысла, игрой. Я с необычайным презрением относился ко всем, кто верит в сны, кто верит, что из сновидений можно извлечь какой-то смысл, наставление, предостережение или истину. Я всегда потешался с шарлатанских пояснений фрейдистов, вроде этого вашего доктора Джакоби… — Купер, обернувшись к Гарри, сделал несколько шагов к тумбочке и, открыв стоявший на ней термос, налил в чашечку кофе и сделал несколько небольших глотков. — Я испытывал отвращение ко сну; отвращение, подобное тому, которое внушает болото, подернутое прелой ряской… Гарри, именно такие ассоциации у меня возникали: черная, лоснящаяся вода подземного водоема; сумрачное место, в котором вас подстерегают страшные, уродливые твари и многочисленные опасности, невидимые вашему взору… Я сравнивал сон — правда, скорее инстинктивно, чем осмысленно, — со средневековьем. С тем жутким и одержимым средневековьем, которое даже в самом ясном и счастливом сне не в состоянии разродиться большим, чем какая-нибудь готика. Я воспринимал возобновление снов во время моего ежедневного сна как периодический и обязательный возврат в средние века, как периодический приговор к чему-то ужасному: темноте, пустоте, абсурду… А главное — я отказывался признать глубину сна, его черную глубину. Я, который всегда искал глубину в ясности и превращал тайны в сверкающую игру. Сны, и все, что с ними связано, занимали меня настолько мало, что я вообще перестал о них думать и в конце концов вовсе о них забыл. И хотя я знал, что сна без сновидений не бывает, я жил как человек, который никогда не спит, а только перекидывает своеобразный мостик из ничего между одной явью и другой…