Мария Барышева - Искусство рисовать с натуры Страница 17

Машина ехала очень быстро, прямо-таки летела, и на выбоинах ее подбрасывало от души. Хмуро провожая ее глазами, Наташа подумала, что это вполне подходящий вариант для статистики — недопустимо ездить с такой скоростью по дворовым дорогам, да еще ночью — мало ли кто…

Отчаянный визг колес и пронзительный страшный крик разбил ее мысли вдребезги. Свет фар, до того скользивший плавно, резко дернулся, и машина остановилась, а крик не прекращался — не крик — полувизг-полувой нарастал и нарастал, набирая силу, — жуткий звук нестерпимой боли. Уронив сигарету, Наташа бросилась к дороге, уже только на бегу понимая, что крик издает не человеческое горло, что сбили не человека — собаку, всего-навсего собаку, но остановится уже не могла, а крик становился все громче, все пронзительней и все кошмарней, ввинчиваясь в мозг, и ей казалось, что боли, заключенной в таком крике, вообще не должно существовать — это невозможно. И как живое существо может так кричать, как у него хватает воздуха и сил?

У обочины дороги она остановилась и зажала рот рукой. Сзади послышался топот быстро бегущих ног — кто-то догонял ее — наверное, крик сдернул со скамейки ту самую приподъездную парочку, но Наташа не обернулась.

Собака лежала за задними колесами машины, освещенная слабым светом габаритных фар, и, увидев ее, Наташа чуть не застонала — Дик, бедный Дик, самый безобидный пес в мире. А что будет с Викторией Семеновной, когда она узнает?! Зрелище было ужасным — несчастного пса перерезало почти пополам — но хуже всего были не кровь, не вылезшие внутренности, а то, что собака, несмотря на страшную травму, еще жила, еще кричала и дергала лапами, точно пытаясь и сейчас убежать от смерти.

Над собакой уже стоял водитель — молодой парень, на вид младше Наташи. Его лицо пряталось в тени, пальцы рук суматошно комкали друг друга.

— Что ты смотришь! — в бешенстве закричала Наташа. — Убей его! Не видишь, как пес мучается?! Ну!

Она почувствовала, что парень смотрит на нее с ужасом. Похоже, ему еще никогда не доводилось никого сбивать на дороге. Возможно, он и не виноват, — всем была известна страсть Дика гоняться за машинами, но сейчас Наташа просто не способна была учитывать подобные оправдания.

— Я? Н-нет…я… — растерянно забормотал парень и замотал головой, точно отмахиваясь от невидимых мух. Он опустился на корточки рядом с Диком, и в свет фар вплыло его подергивающееся лицо с полуоткрытым ртом. — Е… да что ж… откуда он выскочил..? я… у меня тормоза… бляха… я ж…

— Дик… — всхлипнула Наташа и с трудом повернула голову — шея не гнулась, точно распухла, — огляделась, почти ослепнув от слез (камень, что угодно — как же ему больно! господи, замолчи, Дик, замолчи, умирай же).

— Ни хрена себе! — громко сказали сзади полуиспуганно-полужалостливо-полувосторженно. — Бедная псина! Да это ж тетки Вички собака! Ты что сделал, козел?!

Парень снова начал сбивчиво что-то бормотать про тормоза. Наташа отвернулась и медленно побрела прочь в муторном угаре, спотыкаясь и пошатываясь. Крик сзади начал стихать, а потом резко прекратился, и в воздухе повисла страшная звенящая тишина (слава богу, умер; бедный Дик, я бы не смогла поднять руку на Дика).

С трудом поднявшись по лестнице, она, вместо того чтобы открыть дверь своим ключом, ударила в нее ногой и устало прижалась щекой к теплой кожаной обивке. В коридоре послышались шаги, глазок вспыхнул желтым огоньком, скрежетнул замок, и дверь подалась внутрь, являя на свет недовольное лицо Паши.

— Ну, что на этот раз? — ворчливо спросил он, отступая, чтобы дать ей войти. Наташа ввалилась в квартиру и зло захлопнула за собой дверь. — Елки, ты глянь на себя — все размазалось! Ты чего ревешь?!

Бросив сумку, Наташа прошла в ванную и включила воду на полную мощь.

— Дика машина сбила, — донесся ее голос сквозь шум и хлюпанье. Паша нахмурился и потер подбородок.

— Блин! Что — совсем?

— Да. Паш, сходи, скажи Виктории Семеновне. Я не могу.

— Ладно, — она услышала шарканье обуви, потом хлопок входной двери, и выключила воду. Вытерла лицо полотенцем, сильно нажимая и растирая кожу до красноты, точно вместе с водой можно было стереть с себя, все, что только что пришлось увидеть, и повернулась к зеркалу, к своему отражению с покрасневшими глазами и носом, распухшим уж вовсе неприлично.

Перестань. Это была собака. Всего лишь собака. Не человек, не ты, никто. Собака.

Страшно.

Переодевшись, она пошла на кухню. Тихо, пусто, на столе крошки, нож, испачканный в масле, — наверное, Пашка делал бутерброд. Наташа выглянула в окно, но в темноте за платанами ничего не было видно, только слабый свет — машина еще не уехала. Она включила радио и, поворачивая ручку громкости, заметила, что пальцы у нее мелко дрожат.

Когда муж вернулся, Наташа, склонив голову, сидела на табуретке возле мусорного ведра и чистила картошку, соскребая шелуху с такой яростью, точно снимала скальп с заклятого врага. Ведро было полным полно, но Наташа продолжала бросать туда очистки, не обращая внимания на то, что они скатываются с горки мусора и падают на пол.

— Ну что? — громко спросила она, не поднимая головы. Шлеп! — упала на пол еще одна картофельная ленточка.

— Ну что — плачет, понятное дело. Пошла на дорогу забирать его, — сказал Паша из коридора и зашуршал тапочками к кухне. — Бедный пес! Я ей тысячу раз говорил… Эй, ты что творишь?!

Наташа вздернула голову и холодно посмотрела на мужа.

— А что я творю?

— Ты куда чистишь?!

— В ведро, которое ты так хорошо выбросил четыре дня назад!

Пашка по-старушечьи поджал губы со слегка смущенным видом.

— Ну, забыл. Ну, а почему ты сегодня не выкинула?

— Потому что я сказала это сделать ТЕБЕ! Не так уж это и сложно — выбросить мусор! Не требует ни физических, ни интеллектуальных, ни материальных затрат, правда?! Но ты уже даже этого не можешь сделать!

— Говорю же, забыл! Чего ты психуешь?! Выброшу я!

— Конечно! — Наташа кивнула и швырнула очищенную картофелину в раковину. Паша резко шагнул к ней.

— Слушай, в чем дело?!

— Ни в чем. Иди, иди, Паша, устал, наверное, за день. Иди, давай, чего встал?! Надоело, я не хочу с тобой ругаться, — Наташа махнула ножом в воздухе с каким-то безнадежным отчаянием. — Я вообще ничего не хочу с тобой делать.

Муж резко повернулся и ушел в комнату, а Наташа снова начала чистить картошку, с трудом сдерживая злые слезы. Она не понимала, что происходит — чем дальше, тем хуже. Жизнь теперь напоминала ей крутую обледенелую горку, на которой она споткнулась и теперь неумолимо скользит — вниз, вниз, и остановиться уже нет никакой возможности. А что внизу — об этом страшно даже подумать. Наташа сердито шмыгнула носом. Ей было жалко Дика, жалко себя, жалко мать, жалко отца, которого она никогда не видела, и ей хотелось, чтобы Паша, который этого не понимает, провалился ко всем чертям. Может, она и несправедлива к нему, но сейчас ей до этого не было дела.