Виталий Вавикин - Вендари. Книга первая Страница 17

– Ты ребенок и должен подчиняться мне! – разозлилась Габриэла.

Эмилиан заплакал. Она накормила его смесью для грудного младенца. Его вырвало. Купила для него йогурт. Его снова вырвало. На третий день их бегства Эмилиан выглядел так, словно был тяжело болен. Он не рос, не разговаривал. Лежал на заднем сиденье их старой машины и едва дышал. Все его тело было покрыто потом. Синие губы дрожали. Габриэла свернула к обочине и долго смотрела на ребенка, не зная, что делать. Он умрет. Умрет у нее на руках! Она прокусила до крови губы, но не заметила этого. Ребенок затих. Габриэла позвала его по имени. В голубых глазах не было жизни. Лишь голод и смерть. Габриэла подумала, что сейчас все закончится, и она никогда не простит себя. Затем в голове у нее появилась мысль, что она может накормить Эмилиана иначе, дать ему пищу, которую никогда не сможет принять обыкновенный ребенок. Она не знала, принадлежит эта мысль ей или же ее продиктовал Эмилиан.

– Тебе нужна кровь, да? – спросила Габриэла. – Без крови ты умрешь?

Она долго вглядывалась в глаза Эмилиана. Вглядывалась до тех пор, пока сомнения не ушли. Или же их вытеснили желания странного голодного ребенка? Габриэла взяла его на руки, прижала к груди. Сознание, казалось, помутилось. Мир бешено вращался перед глазами. Габриэла заплакала. Заплакала от безнадежности. Заплакала от отвращения. Порезать руку. Порезать свое тело. Накормить умирающее дитя. Мальчик у нее на руках задрожал. Ночь скрывала детали, но Габриэла знала, что ребенок меняется, словно под этой невинной оболочкой живет кто-то другой. Она зажмурилась, сильнее прижала его к своей груди, думая, что сейчас все закончится, что это предсмертные судороги. Но ребенок не умер. Боль обожгла левую грудь чуть выше соска. Зубы ребенка стали тонкими, как иглы. Они прокололи кожу, проникли глубоко в плоть. Выступившая кровь пропитала кофту.

– Господи! – Габриэла зажмурилась.

Тело била мелкая дрожь. Эмилиан прижался губами к пропитавшейся кровью ткани. Габриэла не двигалась, слушая, как жадно чавкает младенец, пытаясь насытиться, сопит, сосет окровавленную ткань, хнычет.

– Подожди, – сдалась она, неловко расстегнула кофту, обнажила прокушенную грудь. – Вот. Так тебе будет удобнее, – она снова зажмурилась.

Зубы-иглы неловко впились в мягкую плоть. Затем еще раз и еще. Ребенок адаптировался, приспосабливался. С каждым новым укусом его зубы-иглы проникали все глубже и глубже. Габриэла стиснула зубы, чтобы не закричать. Отвращение и боль смешались. Еще несколько неглубоких укусов. Зубы-иглы замерли, погруженные в плоть, затем челюсти Эмилиана начали сжиматься, вонзая зубы все глубже и глубже в тело Габриэлы, выдавливая стон. Кровь заструилась из ран. Боль утихла. Боль Габриэлы. Голод утих. Голод Эмилиана.

Он наелся и заснул. Его клыки исчезли. Немота ушла. Габриэла дрожала, пытаясь собраться. Правая грудь болела. Желудок сжимался от отвращения. Но ребенок был жив: лежал на заднем сиденье и спал. Габриэла подошла и посмотрела на него через стекло. Самый обыкновенный ребенок, мальчик с голубыми доверчивыми глазами. Мальчик, которому она обещала, что позаботится о нем. Обещала спасти его от Гэврила и его слуг. От теней. От смерти. Мальчик, которому она дала жизнь. Который никогда бы не появился на свет без нее. Так разве она не обязана заботиться о нем, разве она не несет теперь ответственность за его жизнь? Габриэла заставила себя не думать о его метаморфозах, зубах-иглах, голоде. «Ребенок. Это просто ребенок». Она села в машину и попыталась заснуть.

Утром Эмилиан проснулся раньше и разбудил ее. На его розовощеком детском лице сияла улыбка. За ночь он подрос. Теперь ему было пять-шесть лет. Прокушенная грудь болела, но Габриэла упорно заставляла себя не замечать этого, как заставляла себя не спрашивать Эмилиана, как часто ему нужно питаться. Они просто ехали куда-то. Просто жили. Вдвоем. Он и она. Странный ребенок и не менее странная мать. Все остальное можно было игнорировать. Нужно было игнорировать.

– Мне не нравятся пустыни, – сказал Эмилиан, когда к дороге подступили пески и сухие выжженные солнцем земли. – В пустынях нет жизни.

– В пустынях нет пастбищ, – сказала Габриэла.

Эмилиан долго молчал, затем осторожно согласился, признавая, что сейчас не готов к встрече с сородичами.

Они миновали несколько крохотных городов, двигаясь вечерами. Солнце утомляло Эмилиана, лишало сил. Об этом Габриэла тоже старалась не думать. Пока они передвигаются, они в безопасности – вот во что хотела верить она. Но пустыня не могла тянуться вечно. Когда-нибудь она закончится. И что тогда?

Габриэла выбрала неприметный заброшенный дом на окраине очередного крохотного города. За домом находился амбар с сорванной ветром крышей, но в этом амбаре можно было спрятать машину. Комнату для жилья Габриэла выбрала так, чтобы окна выходили на пустыню, и ночью с дороги невозможно было увидеть свет десятков свечей, купленных Габриэлой в местном магазине. Так же ей пришлось купить старый примус. Торговец-индеец долго хмурился, не понимая, зачем белой женщине примус, но затем решил, что это не его дело. Старик-продавец в пыльном магазине на главной улице города оказался более любопытным. В какой-то момент он решил, что где-то уже видел Габриэлу. Она насторожилась, подумала, что сейчас старик вспомнит телепередачи и газетные статьи о генетиках, но он лишь попытался вспомнить, кому из жителей города Габриэла приходится родственницей. Габриэла свела все в шутку, не давая четкого ответа. Кроме примуса и свечей она купила одеяла и еду, которую можно хранить без холодильника. Эмилиан ждал в машине, прячась от солнца, изучая мир через ветровые стекла.

– Ваш сын? – спросил Габриэлу старик-продавец. Она вздрогнула, но тут же заставила себя собраться, спешно закивать головой. – Симпатичный мальчик, – старик улыбнулся, демонстрируя вставные зубы, и предложил стопку старых комиксов и несколько пыльных книг.

– Не думаю, что у меня есть деньги, чтобы купить все это…

– Это бесплатно, – старик улыбнулся шире. – Все равно их уже никто не купит, и мне придется выкинуть все эти книги и журналы на свалку, а так… – еще одна улыбка. – Когда-то мои дети были такими же маленькими. Они зачитывали до дыр все эти забытые комиксы, так что…

Габриэла поблагодарила старика и спешно вернулась в дом, надеясь, что никто не видел, как она свернула с пустынной дороги. Кондиционер в машине не работал, и в салоне было невыносимо душно, но Эмилиан настойчиво просил Габриэлу не открывать окна. Он вспотел и был бледен. Габриэла не знала, что было причиной этого: голод или палящее солнце. Не знала, да и не хотела знать.