Альфред Хейдок - Радуга чудес Страница 17

В рассветных сумерках река казалась тускло-серебристой, затем стала желтеть, словно ее, как селедку, подкоптили. Вампу — самая рабочая река в мире и в то же время нелепая, несуразная. До войны по 30 пароходов заходило в нее ежедневно. А несуразна она тем, что по нескольку раз в день течет то в одну, то в другую сторону, и довольно-таки быстро. Не так это, оказывается, страшно, «когда реки вспять побегут». Высоки океанские приливы!

Шесть часов — рань. И все же на пристани полно народу. Обтрепанные кули, китайские доверенные, агенты, трофы, приемщики грузов, европейцы-служащие — всем нужно попасть: кому на далеко отшвартовавшийся пароход, кому на доки, кому на фабрики по ту сторону. Один за другим подходили катера, мигом наполнялись публикой и тотчас отчаливали. И все это бесплатно, без билетов, знайте только, что куда направляется. Но разве это от доброты!

В сумерках на берегу с какой-то отчаянной стремительностью торговал предутренний базар съестного для кули. Лепешки печеные и жаренные на масле, кадушки сваренного риса, жареные кусочки какой-то фантастической требухи, соя, лапша — все поедалось со страшной быстротой, вернее, проглатывалось: базар должен был убраться, очистить место для выгрузки пароходов. Те самые кули, которые сейчас так торопливо едят, и еще другие — целая армия их вот-вот нахлынет начнут таскать нескончаемые ящики, тюки, мешки, на ходу ритмично напевая:

— Хо-о-хо! Хо-о-хо! Хо-о-хо!

Они напевают глубокими, горловыми голосами. Странное курлыканье — оно отдаленно напоминает журавлиный крик поздней осенью под серым безрадостным небом над сжатыми полями: нет в этой песне радости труда…

И еще одна армия, бесчисленная и грозная, сейчас вышлет свои авангарды на набережную к груженым кораблям — это знаменитая и страшная армия оголтелой нищеты, армия шанхайских бродяг — песе. Само это слово считается у китайцев одним из оскорбительнейших ругательств. Оно выплевывается чуть ли не с пеной у рта противнику в лицо, а затем следует свирепая драка…

Песе заполняют набережную наравне с кули. Песе отчаянно крадут все, что могут. По неписаному праву им принадлежит все, что просыпается из упаковки. Среди них — женщины и дети. Они вертятся под ногами грузчиков и беспрестанно подметают просыпавшийся рис или что-нибудь другое, выщипывают на ходу хлопок из проносимого мимо тюка, а то просто схватят, что по силам, и — тягу…

Обе армии — песе и кули — одно и то же. Между ними идеальное сотрудничество. Кули несет груз, а его жена или брат подметают в рядах песе. Отсюда ясно — все должно просыпаться. Кули отращивают длинный ноготь, прикрепляют к нему кусочек бритвы, режут и царапают им мешки. Целый ящик слетает с плеч «нечаянно» поскользнувшегося грузчика и вдребезги разбивается. Мало что из его содержимого останется владельцу, если, вообще, останется. И никакие силы закона тут не помогут: песе разбегутся, а пойманные будут разыгрывать смиренных нищих, которые нагнулись лишь затем, чтобы поднять оброненное… Они даже хотели возвратить это владельцу…

Но это не значит, что песе всегда будут лишь униженно кланяться и хныкать. Нет! Если кто-либо из сторожей-европейцев, нанимаемых крупными иностранными фирмами, не проявит должного понимания, что армия песе должна чем-то питаться, его убьют. Подлейшим образом — навалятся тридцать на одного, убьют и спустят в Вампу.

Быстроходный катер умчал меня далеко от Банда — километров на десять. Там стояли угольщики, окруженные перегрузочными баржами — точь-в-точь нелепые утки с утятами.

С высоты палубы «Pluto» жизнь реки развернулась предо мною, как кинолента, как постановка в чудовищно большом театре, но с реализмом, превосходящим даже Московский Художественный…

Между там и сям расположившимися судами сновали по всем направлениям сампанки. Представители этого типа суден не менее разнообразны, чем в мире животных собаки. Отличительный признак сампанок — они приводятся в движение одним единственным веслом, установленным на корме. Весло это копирует движения рыбьего хвоста и требует, чтобы лодочник управлял им стоя. Кроме Китая, это проделывают только в Венеции. Говорят, что в распространении этого странного двигателя сыграл роль Марко Поло: то ли он завез это искусство из Венеции в Китай, то ли наоборот… Весло изогнуто в середине и конец его, которым орудует лодочник, привязан ко дну лодки вертикально спускающейся веревкой. Лодочник по очереди то двигает ручкой весла, то дергает за середину веревки, налегая всем телом. Маленькие сампанки перевозчиков на Вампу изогнуты, как полумесяц, и имеют на корме рога. В носовой части лодчонки закрываются крышкой и таким образом предоставляют своему хозяину бесплатный ночлег и даже дом, где он проводит всю жизнь. И таких сампанок, где лодочники живут со своими семьями, лишь изредка сходя на землю, — несчетное количество на реке.

Вот почему, когда я стоял на палубе «Pluto», у меня создалось впечатление, что я нахожусь в какой-то странной водяной деревне с плавающими избами и семьями в них… И все-то между собою знакомы, все друг с другом перекликаются, улыбаются…

На каждом таком суденышке середина отведена под промысел, а на носу отгорожена жилплощадь. Она немногим более человеческого роста в длину, а в ширину достигает размеров двуспальной кровати. Если лодочнику туда лечь, можно рядом положить жену, предварительно растолкав ребятишек по углам около ног. (Но куда девать родителей, если таковые имеются?). Кстати, ноги, а также ребятишки при этом попадают в лучшие условия, потому что над ними будет потолок фута два в вышину. Остальная часть взрослого спящего располагается под люком, который почти всегда раскрыт. На дне «жилплощади» рваные ватные одеяла. Тут же — глиняный горшок — очаг. По сторонам — пара шестов с развешенным сушиться тряпьем. Мужчина — на боевом посту, то есть стоя орудует веслом, часто жена заступает на его место; но в критические моменты они оба вцепляются в диковинное весло…

Ребятишки возятся в одеялах. Очаг дымится: готовится варево, для которого зачерпывают невероятно грязную воду Вампы. Никто не смущен, что мимо проплывает такое же судно с человеком, отправляющим естественные надобности за борт…

— Но чем же они живут-кормятся?

Загадка разрешилась тут же на моих глазах. Мужчина на ближайшей сампанке сбросил в воду сеть. Я ее успел разглядеть — вместо грузил одна тяжелая железная штанга. Сеть круто ушла в воду, мужчина вытравил немало веревки. Потом он начал вытаскивать свой невод обратно. Я искренно желал ему богатого улова и напряженно всматривался, когда же затрепещут в мотне серебристые дуги линей, карасей, даже тайно допустил надежду увидеть каких-нибудь особенных обитателей китайских морей. Между тем сеть уже была вытащена целиком, и, представьте себе, — ни одной рыбины! Лишь ил и какая-то невероятная дрянь со дна реки, которую лодочник почему-то не сразу выбросил обратно: он даже как будто остался доволен уловом и стал выбирать из него — что бы вы подумали? — уголь.