Александр Сивинских - Открытие Индии (сборник) Страница 17

Кулеврина, закусив до крови фитиль, промолчала.

Уйдешь, я умру.

 «Гордая», – со странным, сладко-горчащим чувством подумал Тит.

Уйдешь, я умру.

А Сашка – сметанная голова, очи синие, каких у солдат не бывает, вдруг звонким и весёлым голосом завёл:

Солдатушки, бравы ребятушки,Где же ваши жёны?

Батарея, затопав сапожищами сильней прежнего, подхватила:

Наши жёны – пушки заряжёны,Вот где наши жёны!Наши жёны – пушки заряжёны,Вот где наши жёны!..

Солдатушки, бравы ребятушки,Где же ваши сёстры?

Наши сёстры – пики, сабли востры,Вот где наши сёстры!Наши сёстры – пики, сабли остры,Вот где наши сёстры!..

Тит дождался любимого: «Наши деды – славные победы!» – молодецки гикнул и пришпорил жеребца.

Уйдешь, я…

Скорый вне графика

 «Та-та-тат-та… Та-та-тат-та…»

Смех напоминал быстрые, несильные удары деревянным молотком-киянкой по железнодорожному костылю. Молоток был чересчур лёгок и совершенно не предназначен для подобной работы; костыль вбивался с трудом.

 «Та-та… Тат…»

Азотов посмотрел долгим взглядом на сизые рельсы, на сливочное небо, на оседлавшую путевую стрелку сороку и потёр нос пальцем. Ему вдруг совершенно расхотелось идти выяснять, кто балуется с киянкой.

– Думаешь, «хохотушка»? – спросил он у Жулика.

Жулик без энтузиазма подвигал пушистым задом и боднул лбом его ногу.

– Вот и я думаю, что она, – заключил Азотов. – А раз так, пойдём-ка обратно к Лёньке. Ну её совсем, «хохотушку» эту.

Пропев нарочито скрипучим голосом «белая ночь опустилась, как облако, ветер гадает на юной листве», он тихонько вздохнул – времена, когда песня была популярна, а он юн и способен восторгаться белыми ночами, остались в прошлом, – и вошёл в дом. Жулик скользнул следом.

Леонид откровенно скучал. Сидел, заложив руки за голову, и бессмысленно таращился на выцветший календарь с купающейся мулаткой. Бутылка перед ним на треть опустела, кроссворд наполовину заполнился. Когда появился Азотов, Леонид переместил руки на стол, отбарабанил пальцами незамысловатый ритм и сонно моргнул.

– Ну, Вовка, ну ёханый же бабай! – сказал он укоризненно. – Ну что ты бродишь туда-сюда как тень отца Гамлета? Сам же говорил, сейчас «окно» три с половиной часа.

Азотов глянул на наручные часы, сверился с настенными. Настенные по обыкновению врали. Он знал это абсолютно точно, однако стрелки не подводил ни при каких обстоятельствах. Принцип обращения штурмана с морским хронометром гласит: «Не вмешивайся в работу тонкого механизма; для правильного вычисления времени достаточно знать поправку». Азотов отдал морской службе пятнадцать лет, и многие законы флота стали для него законами жизни.

– Теперь уже три часа десять минут, – педантично отметил он.

– Тем более, – невпопад сказал Леонид. – Тем более… Садись, трудяга, я тебе бутерброд сделал. Богатый такой бутербродище. С горчицей. Слой колбасы местами достигает двух сантиметров. И это – если не считать подложки из свежего листа салата! Сам в рот просится.

Азотов присел на скрипнувший табурет. По богатому бутербродищу деловито прохаживалась муха. Зелёная по розовому. «Хуже было бы, если наоборот», – философски подумал он, согнал муху, решительно откусил от бутерброда и начал жевать…

– Лёня, – раздельно сказал он через секунду, аккуратно вытолкнул влажный кусок изо рта и отдал Жулику. – Лёня, блин, тело ты серое, падоночное. Я ж тебе русским языком говорил, не бери куриной колбасы.

– Хорош скандалить, отец, – беззаботно отмахнулся Леонид. – Ну, куриная, ну и что? Зато свежая. Если бы ты видел тамошний сервелат… – Он скроил гримасу предельного омерзения. – Его ж от плесени на три раза с мылом мыли, постным маслом для блеска натирали. Я, к твоему сведению, полгода грузчиком в гастрономе проработал, и подобные фокусы на раз вижу. А эта, – он любовно похлопал колбасный батон по тугому боку, – только вчера кукарекала, крыльями била и несушек топтала. Так что – без комплексов, отец. Жуй, глотай.

– Я не могу, – терпеливо объяснил Азотов. – Не лезет в меня курятина.

– Накати стопарь, как родная пойдёт.

– Во время несения вахты…

– Какая вахта, отец? – весело перебил его Леонид. – У тебя впереди три часа халявы, а ты долдонишь о какой-то, блин, вахте. Ну Вовка, ну йопэрэсэтэ, к тебе раз в год приехал лучший друг, а ты строишь трезвенника и трудоголика. – Он подбоченился, откинулся на стуле и прокурорским тоном проговорил: – Признай, ведь не будет сейчас по расписанию поездов?

– По расписанию не будет, – сказал Азотов, надавив на «расписание».

– Тогда какие проблемы? Мы ж без фанатизма, по сто пятьдесят врежем под бутербродик, и хорош. Э-э-э… постой-ка. – Леонид притворно нахмурился. – Я что-то недопонял… Тут что, и без расписания ходят?

– Гм, – сказал Азотов. – Гм.

– Кончай хмыкать. Ходят?

– Ну, как бы, да.

– Иди ты! – радостно удивился Леонид. – А кто? Контрабандисты?

– От нас до границы тыща вёрст, – усмехнулся Азотов и вдруг решился: – Несуществующий поезд, понял?!

– Иди ты! – снова сказал Леонид, теперь уже недоверчиво. – Несуществующий поезд, офигеть! Типа, Летучий Голландец стальных магистралей? Отец, а может, ты уже вмазал? Или травкой балуешься? Я видел, какая у тебя тут конопля…

Азотов опёрся щекой на кулак, вытянул губы и стал внимательно смотреть на друга.

Под столом шумно искался Жулик, давешняя муха билась об оконное стекло, «хохотушка» в кустах за домом заходилась в истерике «т-т-т-т-тат!». Через минуту Леониду стало неуютно, он покаянно улыбнулся и пробормотал:

– Слушай, отец, взгляд у тебя! Не Азотов, а прямо Азатотов какой-то. Демоническая личность. Ты, в общем, того… Ты не серчай на меня… Я понимаю, фольклор путевых обходчиков, станционных смотрителей и всё такое…

– Фольклор? Да я его видел, – убеждённо сказал Азотов. – Лёня, гадом буду, я его вот этими глазами видел. Первый раз в прошлом году, в такую же белую ночь. Жулик запросился на двор, я и вышел с ним. А по железке – гул. Идёт состав, вне расписания идёт. И не по своей нитке, сука. Я бегом к стрелке, даже выматериться забыл. Едва успел перевести, ты-дымс, пролетел! Смотрю – пассажирский. Короткий, всего десяток вагонов и такой, знаешь… – Азотов подвигал пальцами, словно ловя в воздухе подходящее слово. Поймал и тут же запустил щелчком в сторону Леонида: – …Фильдеперсовый…

– А точнее? – не понял тот специфического термина.

– Форма у вагонов совершенно необычная и цвет серебряный. Я, конечно, удивился, но не особенно. Решил – какой-нибудь новый «фирменный», скорый. Пропустил я его, кулаком погрозил, стрелку назад переставил, и к телефону. Какого, дескать, рожна? А диспетчер на меня – примерно как ты сейчас. «Пьёте там до белой горячки, уже поезда мерещатся…» Ну, я ему ответил добрым словом, трубку положил. Потом с мужиками пообщался. Многие его видели. Кто раз, кто два-три. А у меня он после того стал периодически появляться. Как белые ночи и утреннее «окно», так держи ушки на макушке. Раз в квартал в четыре сорок две летит. И всегда по чужой.