Час ведьмовства - Райс Энн Страница 18

Майкл пребывал в полной растерянности. Его тянуло к Марии Луизе, однако говорить с ней было не о чем. Фильмы, на которые водил ее Майкл – «Жажда жизни», «Марта» или «Портовый район», – не вызывали у девушки ничего, кроме раздражения. А стоило Майклу заикнуться о колледже, она тут же заявляла, что он бредит.

Потом наступила зима – зима выпускного года. Стояли невиданные холода, и на Новый Орлеан обрушился первый в этом веке снегопад. Занятия окончились рано, и Майкл в одиночестве отправился на прогулку по Садовому кварталу, улицы которого покрыла восхитительная белая пелена. Он любовался неслышно падающим снегом и не испытывал ни малейшего желания делить эти чудесные мгновения с Марией Луизой, предпочитая наслаждаться красотой припорошенных снегом террас и ажурных оград наедине со своими любимыми домами и деревьями.

На улицах играли ребятишки. Машины медленно ползли по ледяной корке и буксовали на перекрестках, рискуя столкнуться. Величественный снежный ковер сохранялся в течение нескольких часов. Когда Майкл наконец вернулся домой, руки закоченели настолько, что он едва смог повернуть ключ…

Мать он застал плачущей: в три часа дня во время пожара, бушевавшего в складском помещении, погиб, пытаясь спасти своего коллегу, отец.

Оставаться на Ирландском канале больше не было смысла. В конце мая дом на Эннансиэйшн-стрит был продан. Перед алтарем церкви Святого Альфонса Майклу вручили аттестат об окончании школы, а через час они с матерью уже сидели в салоне междугородного автобуса, направлявшегося в Калифорнию.

Теперь у Майкла появятся «хорошие вещи», он поступит в колледж и будет жить среди людей, правильно говорящих по-английски. Мечты неожиданно становились реальностью.

Окна уютной квартиры тети Вивиан смотрели на парк Голден-Гейт. Некоторое время Майкл с матерью жили здесь, среди мебели из темного дерева и настоящих картин, написанных маслом, а потом подыскали себе жилье в нескольких кварталах от тетушкиного дома. Не откладывая в долгий ящик, Майкл подал заявление на первый курс университетского колледжа – денег, полученных по отцовской страховке, должно было хватить на все.

Несмотря на постоянный холод, пронизывающий ветер и отсутствие зелени, Майкл полюбил Сан-Франциско, его сдержанные, мрачноватые тона, особенно охристые, оливково-зеленые, кирпично-красные и темно-серые. Большие, обильно украшенные дома Викторианской эпохи напоминали ему любимые особняки Нового Орлеана.

Чтобы восполнить пробелы в математике и естественных науках, Майкл стал посещать летние подготовительные курсы в отделении колледжа, расположенном в самом центре города. Занятия поглощали все время, и ему было некогда скучать по Новому Орлеану, думать о Марии Луизе и вообще о девушках. В свободные минуты он пытался постичь особенности жизненного уклада обитателей Сан-Франциско и понять, в чем же состояло столь разительное его отличие от Нового Орлеана.

Создавалось впечатление, что обширного класса «людей второго сорта», среди которых родился и вырос Майкл, здесь просто не существует. Даже пожарные и полицейские Сан-Франциско владели правильной речью, хорошо одевались и жили в роскошных домах. По внешнему виду человека невозможно было определить, из какой он части города. Мостовые отличались удивительной чистотой, а общение между людьми даже в самых обыденных ситуациях – вежливой сдержанностью.

Во время прогулок в парке Голден-Гейт Майкла поражал тот факт, что многочисленные толпы людей, казалось, отнюдь не лишают прелести его темно-зеленый ландшафт, а, наоборот, усиливают его красоту. Посетители парка катались по дорожкам на изящных импортных велосипедах, устраивали пикники на бархатной траве или собирались у оркестровой раковины, чтобы послушать воскресный концерт. Но подлинным откровением для Майкла стали городские музеи: его удивило не только изобилие в них картин старых мастеров, но и то, что по воскресеньям залы заполняли самые обычные люди. Многие приходили с детьми и, судя по всему, принимали все это великолепие как нечто само собой разумеющееся.

По выходным Майкл урывал часы от своих занятий, чтобы побродить по залам Музея де Янга и в благоговении постоять перед полотном Эль Греко, изображавшим Франциска Ассизского – человека с нездешним выражением лица и землистыми впалыми щеками.

«Неужели все это тоже Америка?» – спрашивал себя Майкл, словно он приехал из другой страны в мир, который лишь изредка видел в кино или на телеэкране. Речь, конечно, не о старых иностранных фильмах с их роскошными особняками и мужчинами в смокингах, а о современных американских лентах и телешоу, где все представало на редкость чистеньким и цивилизованным.

Здесь Майкл впервые увидел свою мать по-настоящему счастливой, какой она никогда не выглядела в Новом Орлеане. Она вновь, как в прошлом, работала продавщицей в парфюмерном отделе крупного универмага и гордилась возможностью самостоятельно зарабатывать и класть деньги на банковский счет. По выходным она навещала сестру и иногда – старшего брата, Майкла, пьяницу со светскими манерами, который продавал «изящный фарфор» в магазине Гампса на Пост-стрит.

В один из вечеров Майкл с матерью отправились в старый театр на Гири-стрит, где давали мюзикл «Моя прекрасная леди». Майкла он восхитил. После этого они часто ходили в разного рода маленькие театрики и смотрели замечательные спектакли: «Калигулу» Камю, «На дне» Горького и еще одну пьесу – диковинную смесь монологов – по мотивам известного романа Джеймса Джойса. В сценическом варианте пьеса называлась «Улисс в ночном городе».

Майкл был буквально зачарован и не находил слов, чтобы в полной мере выразить свою благодарность, особенно когда дядя пообещал ему, что, как только начнется оперный сезон, они пойдут слушать «Богему».

Такое впечатление, что там, в Новом Орлеане, детство обошло его стороной.

А как приятно было бродить по центру Сан-Франциско с его шумными вагончиками канатной дороги, оживленными улицами и большими магазинами. В универмаге недорогих товаров на Пауэлл-энд-Маркет можно было часами стоять у лотка с книгами и читать – никто не обращал на это внимания.

Ему нравились цветочные киоски, торговавшие чудесными букетами красных роз, стоившими сущие гроши, и изысканные магазины на Юнион-сквер. Он любил маленькие кинозалы – их было не меньше дюжины, – где демонстрировали главным образом зарубежные фильмы. Именно там ему довелось посмотреть «Никогда в воскресенье» с Мелиной Меркури и «Сладкую жизнь» Феллини – самый потрясающий фильм из всех, какие только видел Майкл; комедии с Алеком Гиннесом и мрачные, малопонятные философские произведения шведа Ингмара Бергмана, а также массу других великолепных кинолент из Японии, Испании, Франции… В Сан-Франциско такие маленькие кинотеатры пользовались большой популярностью, и посещать их считалось в порядке вещей.

Майклу нравилось пить кофе вместе с другими слушателями летних курсов в залитом огнями ресторане Фостера на Саттер-стрит. Он впервые в жизни получил возможность общаться с выходцами из Азии, нью-йоркскими евреями и образованными людьми с другим цветом кожи, говорившими на превосходном английском языке. На курсах занимались не только молодые, но и вполне зрелые мужчины и женщины, которые ради удовольствия вновь почувствовать себя учениками отрывали время от работы и семейных дел.

Именно в этот период Майкл наконец постиг тайну семьи его матери. Сложив воедино обрывки сведений, он понял, что когда-то семейство было очень богатым. Однако бабушка матери с отцовской стороны промотала все состояние, оставив наследникам лишь украшенный резьбой стул да три пейзажа в массивных рамах. Тем не менее в воспоминаниях об этой потрясающей женщине, истинной богине, не слышалось ничего, кроме восхищения. Рассказывали, что она объездила весь мир, обожала икру и, прежде чем окончательно разориться, сумела-таки дать сыну прекрасное образование в Гарварде.

Что же касается ее сына – «папочки», деда Майкла с материнской стороны, – то он после смерти жены спился и умер. Его супруга происходила из американо-ирландской семьи, жившей в Сан-Франциско в Мишн-дистрикт. В памяти родственников она навсегда осталась «красоткой» и «мамочкой», однако говорили о ней неохотно, и вскоре Майкл понял почему: его вторая бабушка покончила жизнь самоубийством. «Папочка» пил не просыхая, пока его не свалил удар, и оставил троим детям скромную ренту. Мать Майкла и тетя Вивиан окончили школу при монастыре Святого Сердца, после чего нашли работу, где требовались хорошие манеры. Когда их братец, перебрав коньяка, засыпал на диване, они лишь вздыхали и соглашались друг с другом в том, что он являет собой «точную копию папочки».