Марьяна Романова - Страшные истории. Городские и деревенские (сборник) Страница 18

Быстро собрала и помыла тарелки, сходила в душ, бросила скомканное и пропахшее кухней платье в стиральную машину и вернулась в комнату уже с блестящим от крема лицом и в стареньком махровом халате. Немного замешкалась, выбирая — посмотреть ли телевизор или отправиться спать немедленно, потому что она выпила, а завтра — рабочий день.

Вдруг ей показалось, что из спальни доносится какой-то шум — осторожные шаги, а затем и шелест шторы. Вот тогда ее сердце и подпрыгнуло — а вдруг кто в квартиру влез? Не далее, как месяц назад, обворовали ее соседку — и дубленку унесли, и все золото, и жалкие какие-то накопления, и видеомагнитофон, но соседка все равно была рада, что тем вечером дома не оказалось ее самой. В газетах часто писали о каких-то расплодившихся бандах, которыми руководят беспринципные отморозки, и убить человека для них так же легко, как свернуть шею курице.

Вдова устремилась было к входной двери — безопаснее всего будет устроить шум на лестничной клетке, кричать, звонить во все подряд двери, — но вдруг ее позвал тихий голос:

— Лена… Не бойся, это же я.

— Что за чертовщина?! — Она воскликнула это вслух просто чтобы услышать свой голос. Проверить, что не спит.

— Лена, я тут, иди сюда. Не бойся, это я, Юра, — монотонно повторил тот, кто прятался за полуоткрытой дверью спальни.

И голос, родной голос — ведь столько лет подряд это было первое, что она слышала, просыпаясь по утрам, — этот низкий с едва заметной хрипотцой голос совершенно точно принадлежал человеку, которого она любила. Правда, звучал он как-то странно, будто бы обесцвеченно. Вдова остановилась в растерянности — как же это понимать, неужели кто-то осмелился на жестокий розыгрыш, неужели ей продали плохое вино, и это галлюцинации. Но в любом случае — почему ей так хочется пойти туда, поверить и пойти, и притвориться, что ничего не изменилось, что не было ни гроба, ни кутьи, ни этого дурацкого притворного ужина на двоих.

И вдова решилась — пошла вперед, волнуясь, толкнула дверь спальни. В комнате было темно, но одна из штор — отдернута, и голубоватый лунный свет падал на кровать. Покойный муж сидел на самом краешке, спиной к двери, и на нем был некрасивый синтетический костюм из магазина ритуальных товаров. Елена сама его купила — в морге посоветовали. Юра никогда не носил строгих костюмов — не хоронить же его было в футболке и джинсах.

— Юра… — пересохшими губами позвала она. — Но как же так… Ты ведь умер. Я же сама хоронила тебя.

— Это не страшно, — сказал мужчина, не оборачиваясь. — Я и раньше бывал здесь. Просто не хотел тебя пугать.

— Абсурд какой-то… Это, наверное, вино. В «Московском комсомольце» как раз на днях писали о паленом алкоголе… Надо же, как все это глупо…

— Иди сюда, Лена. Ты же соскучилась. Ты же меня звала. Фотографию мою на стол ставила. Я и пришел. А ты ко мне не идешь.

Голос был Юрин, но говорил мужчина странно. Фразы — как обрубки, а у ее мужа была образная речь, даже, пожалуй, несколько перегруженная метафорами, что часто становилось предметом шуток для их друзей. «Витиевато излагаешь, Юрка, тебе бы прозу писать!» — говорили они.

Как завороженная женщина подошла к мужу, который так и не обернулся на звук ее шагов. Села на краешек кровати, вскинула было руку, чтобы положить на его плечо, но в последний момент передумала — смутилась, что ли. Она уже отвыкла даже от мысли, что к мужчинам можно прикасаться, — не то что от самих прикосновений. Почему-то она совсем не волновалась — наоборот, было как-то радостно и легко.

Какой-то частью сознания Елена понимала, что все это — иллюзия, то ли сон, то ли сумасшествие. Но с другой стороны — не об этом ли она просила у бумажной иконки, зачем-то купленной в день его похорон, — разве не готова была она все-все отдать за возможность хоть один еще разок взглянуть в лицо мужа, хоть несколько минут поговорить с ним, почувствовать запах его волос.

Несмело наклонившись, она ткнулась носом в макушку Юры — и тут же отстранилась, поморщившись, — нос защипало, от мужа пахло как от незакрытого флакончика с жидкостью для снятия лака.

— Формалин, — сказал он. — Мне самому не нравится. Но я так понял, что это необходимо… Ты еще любишь меня, Лена?

— Я?.. Конечно, люблю, как ты можешь спрашивать? Просто как-то это все…

— Это все неважно. Теперь мы вместе.

Она все-таки дотронулась до его волос, которые оказались непривычно жесткими, как будто мыли в ржавой воде. Муж продолжал сидеть истуканом, не подался навстречу ее ласке, не удивился, не обернулся. Просто тень, оболочка, но лучше так, чем пить коньяк перед его портретом.

Осмелев, она взяла его за плечи и развернула к себе — Юра оказался легким, как тряпичная кукла, и тело его на ощупь было мягким, ватным каким-то. А ведь он всю жизнь держал себя в форме — каждое утро, и в дождь, и в минус двадцать, выходил во двор подтягиваться на турнике. Летом — байдарка, зимой — лыжи. Ей нравилось прикасаться к его телу, литому, упругому.

Потеряв равновесие, Юра повалился на бок, даже не выставив вперед руку, как будто бы не боялся удара. С глухим стуком его голова соприкоснулась со спинкой кровати, и Лена зажала рот рукой, чтобы не закричать, но муж даже не поморщился — просто, неловко заворочавшись, поднялся и снова сел рядом с ней. Наконец она смогла разглядеть его лицо — да, это был он, Юра, может быть, чересчур бледный и осунувшийся, но бесспорно он.

Муж медленно поднял выпрямленные руки — жест манекена или пластилинового человечка из мультфильма — и его ладони опустились на плечи женщины. Она вдруг осознала, что руки — ледяные. По спине пробежала волна мурашек.

Ее Юра… Юра, который дарил ей маргаритки и варил для нее шоколад. Юра, который знал каждую родинку на ее теле и который как радар ловил тончайшие оттенки ее настроений. Который брал на работе отгул, если она грипповала. Который сейчас смотрит на нее пустыми глазами, словно под наркозом находится.

Елена и сама не помнила, как оказалась лежащей на кровати; она только видела совсем близко белое лицо мужа, склонившегося над ней. Почувствовала, как ледяное твердое бедро раздвигает ее колени, обхватила его спину, ей все ещё было страшно, что она придет в себя и перестанет его видеть. Не может же галлюцинация быть вечной.

На животе мужа был страшный черный шрам — как будто тело рассекли надвое, а потом небрежно зашили грубыми стежками.

— Что это? — потрясенно прошептала она, и тут же сама догадалась: ведь было вскрытие.

Закрыла глаза — почему-то ей было спокойно и хорошо, и если бы кто-то спросил ее о частностях счастья, она бы ответила, что счастливее вечера, чем этот, не выдавалось в ее жизни за последние годы.