Лариса Романовская - Московские Сторожевые Страница 18

С виду Инкубатор ничем не отличался от обычного подмосковного коттеджа: начиная от заснеженных гипсовых грифонов у крыльца и заканчивая пузырчатым куполом зимнего сада с бассейном. Только никаких многометровых заборов с колючей проволокой и камерами слежения не наблюдалось: Инкубатор стоял на обрыве, с одного бока — пустота и дно вымерзшей мелкой речки, с трех остальных — неразличимый в темноте лес. До ближайшего поселка километров десять, да только никто из местных сюда не совался: нечего им на чьей-то нефтяной даче ловить. В общем, для мирских наш Инкубатор никакого интереса не представлял, и Тимку-Кота они принимали за кого-то вроде прислуги за все. А нас, соответственно, за понаехавших из столицы нуворишей. Добро пожаловать, гости дорогие!

Снег из-под ног теперь не выскальзывал, а неуверенно крошился, скрипел заманчиво, словно ломоть арбуза. Из гаражных ворот высунулось было какое-то Тимкино зверье, не то рыкнуло, не то хрюкнуло, мелькнуло под фонарем темной косматой шкурой и ушуршало за дом, звеня бубенчиками на ошейнике. Размером тварюшка была куда крупнее собаки, а по откормленности больше смахивала на кабанчика. Даже Гунька, у которого своих чувств сейчас нет, удивился и толстостенные очки на носу поправил. Я зачем-то покыскысала в темень, жалея, что в карманах ничего вкусного нет — только фантик от съеденной в самолете карамельки, и двинулась через гаражный каземат в дебри долгожданного дома.

С первого этажа вверх вели сразу три лестницы — широкие, с узорными решетками между балясин и отшлифованными надежными перилами. Понятно было, что там, наверху, в спаленках-палатах, отсыпаются уставшие за годы многолетних дежурств Смотровые, Спутники и Отладчики, сбрасывают возраст и заботы постаревшие ведьмы. Сколько всего народа — спрашивать не принято. Кому надо — сам на глаза покажется, хоть в зимнем саду, хоть в просторном и плохо обжитом холле с невзрачной дорогой мебелью.

В общем, с планировкой дома пока было не очень понятно, но мне это сейчас и не требовалось: кожа горела ледяным огнем, готовилась осыпаться, волосы тоже редели быстро — как березка под осенним ветром, а что там спина с суставами вытворяли — приличными словами описать никак невозможно. Так что я шубу скинула, пристроила на одно из подушкообразных кресел и зацарапала себя ногтями во всех доступных местах. Ногти сейчас тоже были неважнецкие, пожелтевшие и даже малость крючковатые, хоть я их перед полетом и обиходила слегка. Обламывались они легко, мешали себя отскребать. Ну, значит, и выпадут тоже беспроблемно, уступая место новым — розовым, мяконьким, острым и здоровым.

— Ленка, хватит блох мне тут разводить… Заканчивай чесаться, пошли давай. — Кот ухватил Гуньку под руку, повел его куда-то через неприглядный вестибюль, открывая пультом бесшумные шлюзовые двери. С каждой комнатой мирской дух дома уменьшался, уступал место строгому научному колдовству.

Мы миновали комнату с гудящими от напряжения железными коробами, прошли через лабораторию, где в подсвеченных аквариумах сонно дремали в зеленоватой воде готовые к экспериментам морские мыши, спустились по бетонной унылой лестнице на минусовой этаж и оказались, наконец, у врачевателя в кабинете. Я к тому моменту еле ковыляла, пытаясь не отстать от спутников и почесывая особо зудевший локоть. Вот ему, болезному, полинять не терпится: там аж кожа посинела и полопалась.

— Так, Ириновна, располагайся. Ты сюда, — Тимка-Кот махнул жилистой узкой ладонью в соседний дверной проем, — мы сюда. — И он пристроил Гуньку на клеенчатую кушетку у стены. Сразу же табурет к ней подтащил, чтобы врачевать было удобнее.

Я и без того понимала, что там, за стеной, меня ждет, но уходить не спешила. Вроде сама столько этого дня ждала, нарочно себя старила быстрее, чтобы от третьей жизни, с Семеновым уходом и моим одиночеством, избавиться поскорее. Торопила новую молодость, хитрила слегка. А теперь ноги куда надо не идут: и не старость этому причиной, а бессмысленный страх. Это не чужая ссора у соседей, его так просто из себя не выскребешь.

Врачеватель тем временем ждал, пока Гунька до последней ниточки разденется — даже помог ему кое-как, вспорол ножом обманчивую шерсть синтетического свитера и затрепанную тряпицу футболки. Уж больно интересно было Тимке-Коту посмотреть, что ж там за рана такая смертельная. Кот не первый десяток лет писал научные работы по живым, мертвым и оживленным, коллекционировал целительские курьезы.

Гунька команды выполнил, улегся на кушетку, как и полагается покойнику. Только руки не на груди сложил, а на причинном месте. Было ему там что прикрывать, если уж откровенно говорить. Теперь понятно, чего Жека-Евдокия так рьяно за чужим помощником приглядывала и чего так убивалась, нас сюда собирая. Мне как-то даже обидно стало — такую красоту мальчишке природа отпустила, а он, вместо того чтобы женщин осчастливливать, ее на себе подобных тратит. Ой… Нет, не с такими мыслями я из этой жизни уходить собралась… Ну да ладно: сама ж хотела найти причину для омоложения. Ну и вот она: обновлюсь, стану этому мальчишке ровесницей, так у меня, как в том пикантном анекдоте, «сто штук таких будет».

Хихикать в моем положении было как-то совсем непорядочно, но я не сдержалась. А потом улыбнулась легко, успокоилась. Представила свое тело помолодевшим, а себя сильной, налитой колдовством, как ягода соком. Сейчас, когда силы поистрепаны не хуже кожи, мне любая работа с трудом дается. В последние месяцы я даже в кошку перекинуться не могла, чтобы со своей Софийкой парой слов обмолвиться и кому надо дорогу в нужном месте перейти. Район, конечно, совсем не запустила, но работала на нем так… без огонька, в силу привычки. А это нельзя. С нашей профессией всех любить надо, иначе непорядок.

Тимка-Кот тем временем к Гунькиной груди специальную кривую мисочку пристроил — навроде тех, что у зубного в кабинете стоят, да и глянул внимательно на осиновую затычку, торчащую у покойника чуток повыше левого соска. Протер все вокруг спиртом для дезинфекции и еще одним варевом для верности. Снял с Гуньки очки, сунул их к себе в карман синего халата. Из другого кармана семечко вынул, бросил его у изголовья кушетки.

Подождал пару минут, пока из кафельных плиток дерево вырастет: не березка, не рябинка, а яблонька-дичок. Без яблочек, но вся в белых цветах. Кот нахмурился, строго глянул на растение и уселся на свой табурет поудобнее, дожидаясь, пока самый крупный цветок не дозреет до алого яблока. Дерево у Тимки-Кота покладистое, за пару минут управилось, вырастило для Гуньки новое сердце. Красное яблочко послушно качнулось на тонкой ветке, задевая крупными боками так и не отцветшие соседские лепестки. Кот тем временем вынул ножик из кармана. Но яблоко срезать не торопился, вместо этого нагнулся половчее над Гунькой, заслонил мне обзор.