Альваро Кункейро - Записки музыканта Страница 18

«Я уже год дожидаюсь тебя, приятель!» — с хохотом сказал он.

Голос показался мне знакомым. Я взглянул на этого господина и оцепенел от изумления: передо мной был Джувенильо Карафа, римский родственник моей вдовушки.

«Я вижу, Сабат, ты сражен наповал, — насмешливо сказал он. — Как же ты не догадался, что я демон, чудак ты этакий! И не мог я стерпеть, что ты наставляешь мне рога, забавляясь с вдовушкой из Монпелье. Вот почему ты оказался здесь. А я теперь отплываю на Кубу, везу туда кое-какие книги, и задержусь там на год, а когда вернусь, мы с тобой встретимся у развилки, где начинается дорога на Эльгоат, и тогда ты спустишься со мной под землю — тебя надо зарегистрировать в адской канцелярии по всем правилам, а то некому пускать кровь вновь прибывающим, с тех пор как умер цирюльник из Сеговии, который с юных лет живым спускался в ад, чтобы выполнять эту работу. У него был ланцет толедской стали, очень острый. На таких, как ты, у нас теперь мода, тебе повезло. Ты станешь хвостатым дворянином, господин король Англии!»

Ко дню Святого Мартина синьор Джувенильо Карафа вернется с Кубы, и я поступлю в его распоряжение, но мне это во все не по душе, так как в окрестностях Гренобля я познакомился с покойным аптекарем из Меца, разыскивавшим собачью ромашку с мужским цветком, и он рассказал мне, что там, внизу, титул, полученный в Монпелье, ничего не стоит и, каким бы золотом ни была расшита моя шапочка, она не избавит меня от экзамена, на котором я должен буду показать свое умение пускать кровь с помощью ланцета и изготовлять слабительное для чертей.

Доктор Сабат встал, очень вежливо и сухо попросил мадам де Сен-Васс на минутку дать его корзину (она на ней сидела), открыл крышку и извлек обернутую в белый шелк шитую золотом шапочку, полученную в Монпелье. Эту почетную шапочку он торжественно водрузил на голый череп и прошелся взад-вперед, вызвав восхищение всей честной компании. Ей-богу, она была ему к лицу!

VII

Настал черед слуги дьявола рассказывать свою историю; Ги Черт Побери, маленький огонек, качавшийся на цепи и до той минуты не произнесший ни слова, а лишь издававший звук, похожий на клацанье зубов, теперь откашлялся и заговорил негромким голосом, спокойно и не спеша. Остальные слушали его внимательно, задрав головы, вернее сказать, голые черепа, а полковник Куленкур де Байе даже время от времени подносил руку козырьком к тому месту, где должны быть надбровья.

— Рассказывают, что я появился как-то поутру неизвестно откуда на пороге дома некоего башмачника в Редоне. Башмачник этот, по имени Левжан, был неплохим человеком, никому не в обиду будь сказано, и вырастил меня как мог, причем жена ему не помогала, так как взяла себе в голову, будто я — плод тайной связи башмачника неизвестно с кем. Говорят, голод способствует быстрому развитию ума, но мне скудость пищи и холод только мешали расти и быть как все дети. Когда мне шел девятый год, я мог сойти за четырехлетнего. Тетка Левжан научила меня просить милостыню, встречая и провожая дилижанс, который ходил в Нант и обратно, заставляла запоминать слова, какие я должен был говорить, чтобы именем Христа найти путь к сердцам и кошелькам богатых пассажиров. Но я только и умел бубнить одно и то же: «Мы бедные люди! Мы бедные люди!» Вернувшись домой, всю собранную милостыню отдавал ей, да так, чтобы башмачник не видел, а она меня еще и обыскивала, уводила на кухню и раздевала догола. И однажды заметила, что у меня в паху уже пробиваются волоски. Расхохоталась и сказала: «Глядите-ка на нашего птенчика, он начинает оперяться!» С того времени, как мне кажется, она начала привязываться ко мне, на Пасху подарила новые башмаки, а когда у нее болела голова, просила тереть ей виски и за ушами, но это не мешало тетке Левжан поколачивать меня, если я возвращался от дилижанса с пустыми руками. Я всегда считал, что от колотушек прок невелик. Мало я рассуждал в те годы, но понемногу начинал кое-что соображать: например, научился прятать одну-другую монету под прядями отросших черных и густых волос, прилепляя монеты к затылку сапожным варом, каким обмазывают рант, а проделывал я это потому, что хотел купить себе волынку. По вечерам я провожал дилижанс, мне нравилось, как подвешенный сзади фонарь то исчезает, то снова показывается на поворотах дороги, которая шла вдоль берега реки Вилена, а потом я отправлялся к волынщику муниципального совета, и тот бесплатно обучал меня игре на этом инструменте; хоть он и был гасконец — а у них нрав крутой, — но меня жалел. Вот чем я занимался и уже научился прижимать локтем мех так, чтобы и звук не затихал, и воздуха в мехе оставалось довольно, как вдруг в дом Левжана заявился этот самый богач по прозванью Семь Жилетов. Это был толстяк с красными щеками и носом, короткорукий и приземистый, и оказалось, что пришел он за вашим покорным слугой, ибо не раз видел, как я просил милостыню у дилижанса, я ему приглянулся, и он решил взять меня к себе мальчиком на побегушках — так он нам объяснил. Сообщил, что он рантье из Ле-Мана и зовут его мсье Соломон Капитан, а прозвище Семь Жилетов ему дали из-за того, что он очень взыскателен к этому предмету одежды. Башмачник не хотел меня продавать, привык к тому, что я грел ему ноги перед сном, но жена его как увидела четыре золотых луидора на ладони этого богача из Ле-Мана, так начала торговаться и, получив деньги, отпустила меня с миром. Правда, потом весь день проплакала.

— Если б я там был в то время, — вмешался нотариус, — то не допустил бы этой сделки, сославшись на Lex Plaetoria de circumscriptione adolescentium[32], который такие вещи запрещает.

— Лен для того и растет, господин нотариус, чтоб его мяли. Купил меня мсье Соломон Капитан, одел во все новое и каждый день заставлял мыться с душистым мылом, потому что и к запахам был так же взыскателен, как к жилетам. Сказал, что сразу мы не поедем в Ле-Ман, а еще годик попутешествуем между Динаном и Мюр-ан-Бретанью; он уже знал, что я мечтаю стать волынщиком, и велел на этот счет не беспокоиться, уж он в свое время позаботится о том, чтоб я научился играть даже по нотам, и еще сказал, если кто спросит, как меня зовут, чтоб я отвечал — Бернарден. Прошло немного времени, и я узнал, что мсье Соломон Капитан — черт из преисподней, причем из важных, а по Бретани скитается, потому что разыскивает некоего Кламо, кучера дилижанса, который украл у него чемодан и теперь где-то скрывается.

Огонек слетел с цепи, медленно проплыл над землей туда и сюда; если бы это был скелет, то наверняка ходил бы взад-вперед, понурив голову и скрестив руки на груди. Поднялся по ступеням на амвон, взлетел повыше и опустился на каменного орла Святого Иоанна и уже оттуда продолжал свой рассказ.