Александр Студницын - Алая завеса Страница 18

Гляжу вот на тебя, дядя Паш, и страшно иной раз становится. Вдруг и я в скором времени буду спать где-нибудь на вокзале, а по ночам отдаваться поиску приключений. Нет уж. Перейду в экономисты, стану лженауку развивать, благо есть фантазия.

Коренастая и округлая фигура Славика загораживала от меня лица сидящих у окна студентов, но и без того по физиономиям поблизости общее настроение было ясно: окружающие, как и всегда, презирали своего старшего товарища из аспирантуры.

Его вечно насмешливая и злая маска въелась морщинами в черты губ, носа и щёк, а хриплый громкий бас бил по ушам. Если он преподавал, то ставил плохие оценки, если спросишь смутьяна о чём-то, ответит чушь или без причины соврёт. Посетители библиотеки смотрели укоризненно и сладострастно мечтали о том, как будут описывать его поведение знакомым, ведь университет кишит сплетнями, а моя судьба уже месяц с лишним вызывает ко мне жалость и приковывает жадное внимание. Как можно смеяться надо мной, не понимал никто, кроме Славы.

Поэтому только с ним после выписки у меня остались приятельские отношения. Точнее, следует заметить, они сформировались, а не остались. Прежде мы особенно не общались. Мой товарищ не имел много друзей, чаще сам навязывался в чужие компании. В них его даже любили первое время за неподдельный ум, начитанность и эрудицию, которую сложный человек не всегда выставлял напоказ.

Госпитализация превратила мою интроверсию почти в экстра, да и оградила от старого круга общения стеной соболезнований, так что теперь мы были похожи и даже вдвоём имели сходные проблемы с диссертацией.

— Эти лицемеры совсем не понимают, что я не всерьёз. Вот чем ты, Паша, хорош, так это тем, что всё понимаешь, не в пример им, — нарочито громко закончил представление мой визави и наконец был готов к нормальной приватной беседе.

Чувства, оставшиеся на сердце от недавнего сна, теперь воплощались воображением в постороннего наблюдателя, который слышит разговор двух научных работников, но не вмешивается, сохраняя инкогнито. А главное, продолжая удерживать во мне неизъяснимые запредельные мечтания. Способ вернуть себе потерянное естество располагался от второго Павла на уровне протянутой руки, и там всё ещё шёл снег…

— Паршивая погода, — поёжился Слава. — Скорее бы зима, пусть и работы прибавится. Холод пробирает, и никакие сугробы не унимают ветра. Тебе, Паш, как никому другому понятна моя тоска, верно? Шляешься ночи напролёт где-то. Я даже не верил, но потом проследил, представляешь себе? Ходишь по окраинам аки серийный убийца, но надолго меня как сыщика не хватило. Замёрз и устал. Небось девиц клеишь по ночам? Только не обижайся, помню про твою драму, но считаю, что скорбеть нужно по-разному, даже необходимо, и никому не верь, прислушайся к словам философа.

— Вчера тоже наблюдал за мной?

— Нет, вчера же четверг, карточный клуб, а потом в рейд, сам знаешь в какой игре, — не мог при всём своём желании.

— Хоть нормальные карты или из серии фэнтези?

— Нет, как раз те, из серии, как ты выражаешься. Я презираю простые карты, кроме покера. Хотя и его тоже… в принципе азартные игры не моё.

— А жаль, жаль, печально, а то интересного много случилось. Мог бы помочь разгадать тайну.

— Какую тайну?

Глаза Славы замаслились, мне сразу стало ясно, что он разбудил моё тело, просто от скуки, в перерыве между серьёзной работой и развлечениями. А в то же время Посторонний, там, где идёт снег, достал колоду из пятидесяти двух карт, и снежинки ласкали их лакированную кожу. Под ноги легла выпавшая — десятка пик.

Холода осени удивительно сочетались с грёзами о грядущем. Окна отражали несуществующую оттепель, и студенты словно готовились к сессии.

— Тайна заключается в том, что одна загадочная особа вчера лгала мне. Она очаровала меня, и доискиваться, в чём дело, не пришлось. Но если бы ты следил за мной, сразу очень многое встало бы на свои места. Сколько раз я вчера жалел, что не могу видеть глазами наблюдателя!

Собеседник закусил губу.

— Может, и правда жаль, что именно прошлой ночью столько забот навалилось… Эх! Но ты расскажи, что толком стряслось? Не томи душу!

Мне потребовалось время, чтобы поведать товарищу о недавних событиях, связанных с загадочной девушкой, в частности стараясь акцентировать внимание на факте слежки за Анной и убийстве в соседнем подъезде, но о деталях разговора я умолчал. Только рассказал, что ото всех расспросов попутчица отговорилась двусмысленными намёками и историями.

На протяжении моей речи кто-то незримый стоял и выбрасывал лакированные квадраты на несуществующий стол, один за другим, но неизменно и иррационально выпадала последовательность десяти пик, короля червей и джокера. Если бы вспомнились арканы Таро, волны снежинок кружили десятку мечей, императора и смерть, колода же по-прежнему не заканчивалась и не убывала, а снег грядущего приятной атмосферой охлаждал моё разгоравшееся радостью сердце. Знание последних пришло ко мне от одного человека, с которым я активно общался до госпитализации. От него дома до сих пор валяется чужая колода… Вдруг возникло подозрение, что зимняя атмосфера преследует неспроста, что где-то это уже случалось, и я принимал непосредственное участие в чём-то, что может раскрыть загадки настоящего, но как такое вообще возможно? Или сновидение продолжилось без меня в моём подсознании и грёзы наполнили библиотеку? Лишь губы продолжают как ни в чём не бывало беседу со Славой. Глаза улыбаются, фразы баюкают тайной, но словно другую историю вчерашней ночи слышу я из своих же уст, и почему в воспоминаниях то и дело фигурирует снег из сна?

— Да уж, Паша, не надо, наверное, волноваться, хотя басня интересная. Если и таинственная незнакомка такая же симпатичная, то можно прифантазировать кое-чего, но момент, когда ты увидел своего полубрата, я действительно не понял. Не могло произойти ошибки? Темно же. Спору нет, мы с тобой познакомились, когда о нём остались исключительно твои слова, а значит возражать тебе сейчас глупо. Но если то был он, то почему не заговорил? Или боялся, что товарищ из прошлого сорвёт им какой-нибудь план, не хотел впутывать друга?

— У меня есть предположение, но оно очень личное. Прошлой ночью мои глаза вырвали из мрака его взгляд. Очень яркий и не меркнущий в памяти. Когда-то в детстве у нас было общее увлечение — сочинять. Мама поощряла это, и мы часто рисовали комиксы и придумывали рассказы. Неожиданное для школьников чутьё подсказало, что честолюбивых замыслов взяться за стихи и романы осуществлять не следовало. Детям просто нравилось тренировать волю и воображение. К тому же любое событие, записанное на бумаге, приобретало некую внутреннюю творческую пустоту… или особую несказанность норвежских фьордов, в которой оттенки ложились, выстраивая настолько иной взгляд на ситуацию, что в конечном счете приводило к чувству, будто само повествование оживало и вело автора к каким-то заданным шаблонам всех возможных историй. К дому коллективной памяти, как мы это называли.