Евгения Грановская - Иероглиф смерти Страница 19

Толя выпрямился. Эх-эх… До чего ж тяжко на душе. И вроде любви давно нет, и опостылели друг другу за пятнадцать лет совместной жизни. А уж сколько дерьма вывалили друг другу на головы в бессчетных ссорах – этого никаким мерилом-дерьмометром не измерить. И все же чувствовал себя Волохов так скверно, как никогда прежде не чувствовал, да и не знал раньше, что так глухо, тяжко и безотрадно бывает на душе.

А между тем за окном уже рассвело. Заметив это, Толя расправил могучие плечи, потянулся, хрустнув суставами, и громко зевнул. Он поднялся с постели три часа назад, отправил сиделку спать, а сам занял свой пост у кровати жены, которая в последнее время, кажется, совсем перестала спать. В те редкие минуты, когда она погружалась в подобие сна, сухое тело ее начинало содрогаться, кости выпирали из-под тонкой кожи, а изо рта вырывались не то стоны, не то мольбы, не то плач. И такие это были страшные звуки, будто стонала не жена, а что-то страшное и темное, заполнившее ее утробу и пожирающее ее изнутри.

Толя поднял руку и глянул на циферблат часов. Через пятьдесят минут он должен был явиться на работу. И тут странный звук заставил его вздрогнуть от неожиданности. Волохов опустил руку и уставился на жену. Она по-прежнему смотрела в угол комнаты, но из приоткрытого рта ее доносилась тихая песня.

– Надежда… Мой компас земной… А удача – награда за смелость…

Справившись с изумлением, Толя, не зная, как еще поступить, решил поддержать жену.

– И песни довольно одной… – пропели они тихим хором, – чтоб только о доме в ней пе-елось.

Галя замолчала. Толя тоже умолк. Посмотрел на костлявое лицо жены и осторожно проговорил:

– Хорошо поем, а?

Жена медленно повернула голову и уставилась на Толю. А потом раскрыла потрескавшиеся губы и тихо засмеялась. Волохов несколько секунд сидел молча, с изумлением и страхом глядя на безумную жену, а потом тоже засмеялся. Смеясь, он нагнулся к жене и ткнулся лбом в ее теплую щеку. Плечи его продолжали содрогаться, но было непонятно от чего – от смеха или от рыданий.

Беда Толи Волохова была страшной, необратимой и непоправимой, но только не с точки зрения старшего уполномоченного Станислава Данилова. В то время, пока Волохов прижимался лбом к сухой и желтой, как пергамент, щеке жены, Стас сидел на полу у себя в квартире, прикрыв веки, в позе лотоса, и повторял про себя мантру. Погрузившись в медитацию, он полностью отрешился от иллюзорного мира, наполненного страданием и болью, мира, в котором работа кармы не утихала ни на день.

А пока Стас Данилов укреплял свой дух, готовясь продолжить жизнь в лучшей ипостаси, Маша Любимова укрепляла свое тело.

Привычная утренняя зарядка почти измотала Марию. И все же прогресс был налицо. Тело постепенно становилось прежним, таким, каким оно было до аварии. К мышцам возвращалась сила, суставы становились гибче.

Закончив упражнения, Маша отправилась в душевую кабинку. Она любила воду. Теплые струи смывали с нее не только пот, они смывали остатки неприятного сна, неприятные предчувствия и гнетущие воспоминания о прошлом.

Завтракала Маша на своей уютной кухне, окна которой выходили на сквер, школу и золоченую маковку собора. Отправляя в рот ломтики яблока и маленькие кусочки сыра, она просматривала прессу, держа в руке планшетный компьютер. А впереди был долгий-предолгий день, и день этот готовил для Любимовой, Данилова и Волохова новые страшные сюрпризы.

4

Маша и Толик встретились в холле. Волохов выглядел помятым. Щетина на его физиономии отросла настолько, что уже могла сойти за настоящую бороду.

– Толь, привет!

Майор Волохов покосился на Машу, шагающую рядом, и мрачно изрек:

– Доброе утро! Вижу, ты свежа и хороша, как цветок. На мою рожу лучше не смотреть.

– Ты чего такой мрачный? – спросила Мария. – Позавтракать забыл?

– Я не делаю культа из еды, – заявил Толя.

– Да ну? С каких это пор?

– С тех пор, как мой бумажник стал бессмысленным приложением к моему карману. Кстати, Маш, займи денег. Я тебе с зарплаты верну.

– А сколько тебе надо?

– Тыщи две.

– Ладно, поскребу по сусекам. Тебе когда надо?

– Чем быстрее, тем лучше.

– Завтра утром годится?

– Годится. Маруся, ты настоящий друг! Дай я тебя обниму!

Толя растопырил огромные руки и полез обниматься, но Маша увернулась:

– Избавь меня от своих медвежьих объятий!

– Как скажешь. – Волохов опустил руки, любовно посмотрел на Машу. – Как у тебя с мужем?

– Так же, – ответила Маша.

– По-прежнему упирается?

– Угу.

– А хочешь, я с ним поговорю?

– Как?

– По-мужски.

Маша хмыкнула.

– После твоего разговора он попадет в больницу.

– Ну, может, ему давно пора подлечиться?

– Нет, Толя, спасибо за предложение, но я как-нибудь сама разберусь.

– Можно было бы Данилова подключить, – продолжил мечтать Волохов. – Он у нас дипломат известный. Обаял бы судью…

– Толя, наш судья – мужчина.

– До по барабану. Данилов обаяет даже лягушку. Докажет ей, что она заколдованная царевна, и дело в шляпе.

Маша засмеялась:

– Болтун ты, Волохов!

– А чего – уладили бы все твои дела за пару дней.

Любимова хотела идти, но Толя опять остановил ее. Веселье на его физиономии сменилось озабоченностью.

– Слушай, Маруся… Черт, даже не знаю, как начать…

– Начни как-нибудь.

– Я тут хотел с тобой поговорить… Нехорошо, конечно, в коридоре, но раз уж мы здесь и притом одни…

– Да говори ты, верзила, не тяни!

Толя чуть наклонился к ней и тихо произнес:

– Я видел тебя с тем парнем.

– С каким?

– С наркодилером.

Маша отпрянула и удивленно уставилась на Волохова.

– Ты за мной следил?

– Не то чтобы следил, но… – Толя слегка порозовел. – Маш, скажи честно, ты все еще глотаешь обезболивающие?

Взгляд Любимовой похолодел.

– Если я скажу тебе «нет», ты поверишь?

Волохов качнул русоволосой лохматой головой:

– Вряд ли.

– Тогда нам лучше оставить этот разговор.

Однако Толя не собирался сдаваться и положил ей на плечо свою руку.

– Марусь!

– Ну что еще!

– Я тебя прошу как друг: не дури. Все это плохо кончится.

– Отстань, Волохов! – вспылила Маша. – Оставь меня в покое!

Она сбросила его лапищу с плеча. Толя нахмурился.

– В общем, так, – заговорил он, посуровев и изменив тон. – Если ты не перестанешь покупать у этого парня наркоту, я его закрою.

– Как это – закроешь? – не поняла Маша.

– Обычно. Поймаю и накостыляю ему по шее. Так, что остаток года он проведет в больнице.

Глаза Любимовой сузились.

– Ты этого не сделаешь.

– Сделаю, Маша. Сделаю.