Сергей Минцлов - Чернокнижник (сборник) Страница 19

Максим замолчал; молчали и мы с Абрамом; только костер потрескивал.

— Вот с той то поры татарской и повелось у нас в лесах нехорошее! — заговорил опять старик. — Сказывают люди, ни днем, ни ночью нет покою богатырям тем — все клад ищут… Эти вяхири твои — они были!.. — добавил он. — Счастье, нашли тебя скоро: медвежьи лога там кругом! На моей памяти был случай: мужик наш тоже за «ними» пошел и пропал. Нет его и нет; искать стали: глядь — а он лежит под сосной с развороченной грудью и ружье рядом, перешибленное. Ночью ружье не помощник! Это «они» его навели… Вот какие дела, — закончил дед и вздохнул.

— А пора бы и спать — ишь, забалакались? — сказал он и поднялся.

Встал и Абрам.

А я лежал на боку и, задумавшись, глядел на алмазную россыпь неба. Слегка жуткое, замирающее и вместе с тем сладкое чувство наполняло душу. Вокруг было тихо, торжественно. Чернел лес; Большая Медведица сильно подалась вниз — поздно уже. Над рекой вставал туман; где-то кричал коростель…

Холодно! Брр! Поближе к костру! Завтра рано вставать надо… Спать, спать!!..

Тифлис, 1892 г.

Разбойный лог

(Из прошлого)

Синими ожерельями окидывает Северный Донец высокие меловые горы, залитые то темным, то светло-зеленым лесом. На сто и более сажень вздымаются белые иззубрины правого берега; левый много ниже; оба изорваны извилинами оврагов; по днам их хрустальными тропочками прячутся в свежей тени ручьи.

Дух мрет, когда выбежит со степного раздолья дорога к первому обрыву; слепят глаза кручи и осыпи; будто в снегу увязают по ним мощные рати векового бора, взбирающегося вверх из провальев.

В небе плавают орлы — впервые по пути на юг начинающие встречаться здесь. А совсем далеко вторым солнцем сияют вознесенные над миром золотые купола монастыря св. Иосафа.

Я и мой спутник, старик-пасечник, о. Паисий, набродились в глухом лесу, надышались смолой и зноем и сели отдохнуть в тени бережка одного из неглубоких оврагов; дно его длинным серо-зеленым ковром застилал папоротник и редкий березнячок.

Мы поставили свои лукошки, полные отборными белыми грибами, и принялись опустошать корзинку, захваченную с собой о. Паисием; в ней под ручником оказались хлеб, огурцы и несколько сотов янтарного меда в расписной глиняной мисочке.

Согнутый временем, худощавый о. Паисий был облачен в серый, залатанный подрясник и в выцветшую, рыжую островерхую скуфейку; на старческих щеках его курчавилась серебряная круглая бородка. Словоохотлив и добродушен о. Паисий был чрезвычайно; что ручеек мог он журчать целый день; при этом нет-нет и возводил к небу голубые глаза, глубоко вздыхал, произносил — «о Господи, помилуй!» и продолжал рассказывать.

— Да не может этого статься?!.. — вдруг воскликнул совсем рядом с нами чей-то неведомый басистый голос.

Я повернул в его сторону голову — кроме нас двоих да леса, никого кругом не было; о. Паисий не оглянулся, только наклонил ухо, как бы прислушиваясь.

— Фома ты неверный! — ответил второй, тоже невидимый и неизвестный мужчина. — Уж коли я сказываю, стало быть, не зря; действуй и никаких!

Голос исходил с пустой, ровной как ладонь плешинки, находившейся на расстоянии руки между мной и о. Паисием. Я с изумлением глядел на таинственное место; все стихло.

— Кто это говорит?! — спросил я.

На лице моего спутника показалась улыбка.

— Прохожие на дороге беседовали! — отозвался он. — Они в версте либо в полуторе отсюда. Мы ведь в разбойном логу с вами!

— Да оттуда и выстрела не услышишь!! — воскликнул я.

О. Паисий качнул головой.

— Еще как услышите!.. Всякое слово, которое на дороге под нашим бережком скажется — здесь повторится. И наоборот — вот мы с вами беседуем тут — а там все отзывается!

— Но отчего же? По какой причине?

— Чудо какое-то Господом явлено… — проговорил о. Паисий, — земле здесь власть дана с человеком разговаривать! А по какому случаю — не открыто нам!

Мне вспомнился знаменитый круглый храм Сивиллы в Байях под Неаполем, где всякое слово, произнесенное даже шепотом, явственно слышится в любом месте, если приникнуть к стене; такое же свойство и у хор под куполом собора св. Павла в Лондоне…

— Опасается народ этого лога! — продолжал монах. — Издавна про него худая слава идет. Жутко, конечно, мирскому человеку; не вникает он ни во что: идет себе в тишине, в спокойствии, кругом ни души — и вдруг голоса рядом!… За колдовство это почитается! А я полагаю — от Господа оно.

— А зимой голоса слышатся?

— Нет… зимой спит земля!..

Я встал и внимательно осмотрел ближайшую часть обрыва; пласты почвы нигде нарушены не были, следов какой бы то ни было работы рук человеческих не примечалось.

Я вернулся к своему спутнику и мы продолжали обед.

— Хлопчиком махоньким я еще был… — заговорил опять о. Паисий. — сказывала, помню, бабка моя, старуха — стан разбойный при Екатерине-царице где-то здесь в логу находился. Жили разбойники в пещерах в подземельных, — много ведь их по нашим горам! На несколько верст будто они под землей тянулись. В них же и богатства свои сохраняли; коврами все у них было украшено, мебелью, зеркалами; золото, серебро грудами лежали. А на дороге избушка стояла, старуха постоялый двор в ней держала. И как только объявлялись богатые проезжие или обозы ценные — сходила старуха в овраг и говорила земле что было надо. Земля передавала: разбойники налетали и делали свое дело.

До того дошло, что решило наконец начальство унять их и послало в наши края несколько полков солдат.

И теперь здесь леса глухие, а тогда окончательно дебри дремучие были! Охватили солдаты леса кольцом и стали загоном идти. Проведала об этом от проезжих старуха и упредила разбойников, чтобы в подземелье схоронились. А оно кроме двери дубовой еще и скалой закрывалось — устройство имелось такое особенное: нажмешь снаружи пружину, скала сама как человек на пяте поворачивалась.

Спрятала старуха своих молодцов, прикрыла как следует вход и домой воротилась.

Через день-два нагрянули войска; ищут, шарят везде — нет никого.

За старуху взялись: где разбойники? Ты, мол, спокон века тут сидишь, знаешь, где соколы прячутся!

Старуха отнекиваться давай. Ну, тогда долго не разговаривали — пытать ее начали! Крепка была старуха, сильная — звука не проронила. Уперлась — знать, мол, ничего не знаю, ведать не ведаю!.. так на тот свет и ушла под кнутом.

Обыскали солдаты весь лес, облазили кручи и овраги — пусто везде, побились-побились несколько дней и назад ушли. Избушку сожгли, а разбойники больше уж и не увидали Божьего света — все до одного кончились от голода в подземелье. С той поры и стихли разбои в наших краях!