Алексей Лукьянов - Черная дыра или Воспоминания, которые нельзя назвать хорошими Страница 2

Саня, так, кажется, зовут моего друга… Точно! Иногда он берет у своего отца машину, чтобы вчетвером мы могли съездить в город, познакомиться с какими-нибудь девчонками и покататься по яркой, освещенной разноцветными огнями Москве. И порой все это нравилось даже мне! Очень нравилось! Но «берет у отца машину» – это мягко сказано! На самом деле, Саня садится в тачку без его разрешения. Еще ни разу Сане не влетело за такую самодеятельность, но это лишь потому, что его отец до сих пор ни о чем не догадался.

«Родители уехали. Я один с братом» – неуверенно говорю я.

«Ты что, опять в поле со своей трубой собрался?» – не верит в мои слова друг.

«Нет! Какое поле! – возражаю я. – Просто не могу оставить брата одного дома» – говорю все это я так неубедительно, что, кажется, не верю сам в свои слова.

Саня назвал меня Витьком. Так вот, значит, как меня зовут.

«Да брось ты свои наблюдения за звездами! Поехали, покатаемся! А? Там таких девчонок понацепляем, что забудешь не то, что про звезды – про то, на какой планете живешь, забудешь!»

Я говорю Сане «нет».

«Ну ты даешь! – машет он на меня рукой. – Обещаю, что все мы потеряем сегодня девственность, а вот тебе это не светит еще много световых лет!»

«А почему ты думаешь, что я ее еще не потерял?…»

«Кого? Девственность? Да ты меня не смеши! Мы ведь руки в расчет не принимаем!»

На его слова я не обращаю внимания и делаю вид, что мне смешно от него все это слышать, хотя на самом деле то, что он говорит, мне безразлично, ведь он прав: я собираюсь в поле вместе со своим телескопом. Поэтому и боюсь так сильно, что проснется брат. Лишние неприятности мне сейчас ни к чему, ведь родители не простят, если что-то он натворит в мое отсутствие или, не дай бог, с братом что-то случится.

Саня ушел, а я остался с братом. Коля все еще не проснулся, и я твердо решил воспользоваться своим шансом…

Взяв с собой телескоп, я вышел на улицу. И лучше бы я тогда поступил иначе, и, может быть, все было бы по-другому. Как многое я готов был отдать за то, чтобы все изменить!.. Но ведь тогда было великое противостояние марса, и пропустить событие я не мог. А для любителя астрономии – это настоящее событие. Удача! В моем телескопе марс должен быть не меньше луны! – Вот единственное, что овладело тогда моим разумом.

Я шел по кукурузному полю, раздвигая перед собой руками высокие стебли. Подходящее место для наблюдений я себе давно приметил и направлялся именно туда. В округе были только частные дома, но и они уже остались позади за спиной. Кругом никакого освещения, лишь луна бросала свой белый свет на раскинувшееся вокруг кукурузное поле.

Поле принадлежало ферме, а собираемый с него каждый август урожай использовали для откорма скота – свиней, из которых местный комбинат потом делал неплохую тушенку и колбасу. Что там говорить, и мы с ребятами каждое лето собирали на этом поле кукурузу, чтобы сразу съесть, реже – отнести домой и отварить в подсоленной воде. Так, конечно, было вкусней.

Старого сторожа мы не боялись. Во-первых – он был старый, во-вторых – поле было таким большим, что, казалось, он не обойдет его и за целую жизнь. В принципе никогда мы со сторожем не встречались, если не считать одного единственного, но вместе с тем неудачного раза, когда сторож выстрелил в одного из моих друзей свинцовой пулькой из духовушки. Бежали мы тогда, как ошпаренные!

Вместе с предчувствием восторга от вида красной планеты, которую я скоро должен был разглядеть в свой телескоп, внутри появилась и тревожная мысль о младшем брате, мысль, теперь постоянно напоминающая о себе даже мне, ничего не замечающему вокруг себя и ни о чем не думающему, кроме ночного звездного неба подростку.

Великое противостояние марса! Сегодня! Именно сегодня великое противостояние марса! Я бежал к своей тайной обсерватории как помешавшийся, подгоняемый все быстрей мечтой увидеть когда-то обитаемую планету в свой телескоп. А то, что марс был раньше обитаемым, я не сомневался! Русла высохших рек; не до конца разреженная (хотя и в сто пятьдесят раз более разреженная, чем земная) атмосфера, остатки которой солнечный ветер до сих пор сдувает в космос; различные каменные сооружения – все это было, на мой взгляд, неопровержимым доказательством ранее существовавшей на марсе жизни. Когда-то марс был жив! Просто мало кто в это может поверить сейчас, и еще меньше тех, кто в это поверить хочет. Людям ведь не до этого. Но не мне!

Именно в тот день марс и земля должны были оказаться в перигелии своих орбит. Надо же! Я, кажется, вспоминаю все, что знал когда-то!

У каждой планеты есть своя орбита, по которой та движется вокруг солнца, но орбиты эти не круглые, а эллиптические, в связи с чем планеты как отдаляются от солнца, так к нему и приближаются. Ближайшая к солнцу точка орбиты – перигелий, дальняя – афелий. Орбиты земли и марса сближаются в перигелии, где планеты вместе подходят на самое близкое к солнцу и друг другу расстояние, и максимально отдаляются в афелии.

Пятьдесят семь миллионов километров! Я вспомнил! Именно на такое расстояние должна была сблизиться наша земля с красной планетой. Для сравнения, в афелии орбиты марса с земли могут отдаляться друг от друга и на сто миллионов! Нетрудно почувствовать всю значимость того дня! Подобное ведь должно было случиться теперь только через семнадцать лет.

В телескоп мало что можно увидеть на таком большом от земли расстоянии, но в тот день марс был ближе к нашей планете, чем в последние годы, и увиденное мной красно-желтое из-за поднимающейся с поверхности планеты пыли пятно заставляло от восторга затаить дыхание. Вот он, марс! Конечно, я не наблюдал ни его полярных шапок, ни каньона Маринера, но был восхищен и тем, что просто его видел; хотел рассказать об этом целому миру! Но вернулись воспоминания о младшем брате… Воспоминания текли бурной рекой…

Вдруг, я опять почувствовал неприятный холодок страха…

Что же это?…

Схватив телескоп, от которого только что потерял, как мне показалось, где-то в поле колпачок, я побежал домой, пробираясь сквозь режущие лицо и руки стебли кукурузы.

Воспоминания несут меня куда-то, где я совсем не хочу быть! Но река стремится вперед сама по себе, и я никак не могу повлиять на уносящее меня куда-то вдаль течение. По реке я плыву к чему-то, о чем совершенно не помню. Но в очереди воспоминаний тот случай стоит первым, и хочу я того, или нет, я должен пережить его заново именно сейчас; пережить, как сильно его не боялся бы.

Около дома в тот день я заметил машину скорой помощи, полицию и пожарных. От появившегося внутри меня страха ноги подкосились, и я едва не споткнулся и не упал на землю – за руку поддержал Саня, который появился откуда-то из-за спины.

«Когда узнал, я сразу же прибежал! Мы с ребятами не успели далеко уехать» – говорит он тихим испуганным голосом, я с трудом его понимаю.

«Узнал что?…»

«Ты еще не в курсе?…» – на лице Сани я вижу удивление вместе со страхом от того, что первым, кто мне обо всем расскажет, будет он…

«Твой брат…»

«Что?!.. Что с ним?!»

«Он там…»

«Да в чем, черт возьми, дело?!»

Я отталкиваю Саню и бегу в дом.

Что я наделал! Что же я наделал! – бьется в голове вместе с пульсом.

На втором этаже я вижу отца и мать. Глаза матери красные от слез; отец пытается ее успокоить, но и сам выглядит убитым горем. Да, только сейчас я вспомнил, как выглядят мои родители. У матери тонкие черты лица и небольшая горбинка на носу, что совсем не мешает ей быть одной из самых красивых женщин в мире. Такой я ее всегда и считал – одной из самых красивых женщин в мире! Ее светлые недлинные волосы едва достают до узких плеч, а тонкие изящные руки, вместе с неповторимой и чарующей неспешностью, кажутся мне самыми добрыми и ласковыми руками на свете.

Воспоминания о ней – будто луч света, но скоро гаснет и он…

Мой отец – добрый и порядочный человек, и, наверное, у него просто нет времени на то, чтобы быть другим. Он всегда чем-то занят, но занят не так как я – в своих делах отец находит время и каждому из нас. Он никогда не задавал мне трепки и до того злосчастного дня я ни разу не видел его в таком скверном состоянии: некогда добрый и внимательный ко всему взгляд теперь отражал случившееся несчастье и был совершенно потухшим; руки дрожали.

«Где ты был? Ну где же ты был?!» – услышал я едва живой, полный отчаяния голос матери.

«Мам… прости…» – единственное, что я сумел ей ответить. Слова застряли где-то глубоко в груди – там же большой ком, из-за которого было трудно дышать.

«Где Коля?» – спросил я маму, но боялся услышать от нее ответ.

Она молчала.

«Мам?…»

Потом, будто откуда-то издалека, до слуха донесся строгий голос отца, который показался мне совершенно чужим:

«Мы же попросили тебя никуда не уходить».

«Что с Колей?» – снова спросил я с глупой надеждой услышать что-то вроде: «Он съел много шоколада и у него сильно разболелся живот», или: «Коля разрисовал маркером себе все лицо, а еще и стены в своей комнате, так что отмывать будешь сам». Но этого я от них не слышу; они не говорят мне ничего подобного, а просто молчат.