Храм - Дмитрий Воротилин Страница 2

– Вас называют сектантами, – ответил Максим.

– А ты? Кем ты нас считаешь?

Максим недоуменно посмотрел на Павла. Он не знает, что ответить.

– Я не знаю.

– Но ты хочешь узнать?

– Угу…

Павел глубоко вдохнул, облизнул губы, положил руку на спинку скамейки. Он приготовился к речи, явно доставлявшей ему ранее удовольствие.

– Наше общество не любит слова секта, хотя оно и имеет значение учения, противопоставляемого общепризнанному, скажем, христианству. Христианство на заре своей также называлось сектой. Это сейчас данное слово приняло негативно-окрашенное значение. Многие деструктивные культы, тотализированные секты действительно несут огромный вред как психологическому, так и физиологическому здоровью человека, попавшему в их цепкие лапы. Мы бы могли называть себя семьей, но это похоже на лицемерное объединение людей, пришедших к нам искать любви, которой они не получили за стенами нашего общества, в том числе и в своей собственной семье, где родители вместо того, чтобы защищать и оберегать своих детей, бросали их в лапы алкоголиков, педофилов, подростковых банд, где они либо ломались, либо озлоблялись на весь свет, неся ненависть ко всему, к себе в том числе. Такие люди приходят сюда, чтобы найти хоть что-то хорошее в этой жизни, где есть место для ксенофобии и прочих предрассудков. Мы строим новое общество. От того и предпочитаем называться просто: общество.

– Так, значит, все эти люди не имеют дома?

– Смотря, что ты подразумеваешь под словом «Дом». А так, да. Все эти люди не имеют места, которое они б могли назвать домом. Галина, девушка, с которой ты познакомился несколько минут назад, имеет прошлое, которое заставило ее не доверять никому. Она и не разговаривает ни с кем. Ее муж, отец ребенка, которого она носит под своим сердцем, насиловал и избивал ее. У нее нет и не было никаких родственников, друзей. Она свыклась с болью, не зная, что есть жизнь и без нее. Узнав о беременности, она готовила своего ребенка к такой же жизни. Он еще не родился, а ему уже уготована участь страдающего. Она заболела, и у нее начались серьезные осложнения со здоровьем. Была угроза потери ребенка. Как думаешь, как она попала сюда?

– Я… не знаю…

– Хорошо. Пожар. Обычный пожар после очередной попойки ее мужа. Сгорел дом, погибли люди, в том числе и муж. Ее доставили в реанимацию, где боролись за ее жизнь и жизнь ребенка в течение недели. Ей поставили выбор, когда она пришла в сознание: либо ребенок, либо она. Галина даже не думала, сразу ответила: ребенок. Даже когда ей сообщили, что шансы на то, что он выживет, стремительно падают до нуля, она и слышать ничего не хотела. Однако ей не дали умереть. Ребенок тоже выжил. Странно, врачи не верили в такой исход. Правда, на этом история не заканчивается. Она встречает нового мужчину, который обещал позаботиться о ее сыне. Это случилось быстро. Не прошло и полугода, как она оказалась в том же положении, что и раньше. В ее голове это выглядело абсолютно нормальным – страдать. Ее сын рос и познавал уроки выживания от своей мамы. Его жизнь была ценной в силу того, что она есть. Должна быть. Почему она должна быть ценной, даже ценнее твоей собственной, в мире, в котором ты ничему не можешь научить своего ребенка ничему, кроме того, что жизнь – это страдание? Потому что ты и сам ничего не знаешь, как это – не страдать? После очередного скандала, выраженного в монологе ее новоиспеченного супруга, она оказалась на улице, беременная с малолетним сыном за пазухой. Тогда-то я и предложил ей помощь общества.

Максим почувствовал, как его легкие сжимаются, с натяжкой, словно запихивают в и без того переполненный мешок еще воздуха. Ребра болью отозвались в своем присутствии. Он лишь задал один вопрос:

– Если она не говорит, никому не доверяет, как вы с ней общаетесь-то?

– Отличный вопрос, Максим. Она не верит никому, это так. Она здесь ради своего сына. Ее не особо заботят удобства для нее самой. Она живет, потому что живет ее сын, а скоро намечается и прибавление. Галина послушна и податлива. Из нее можно слепить что угодно, она не будет сопротивляться. Почему же она живет? Потому что должна. Не верит в перемены, но должна, так как рядом она видит сосуд собственного смысла. Так она заглушает свои страдания, которые считает обязательным компонентом жизни. Мне даже не пришлось ее уговаривать. Я просто говорил с Олегом, ее сыном. Ему пять лет. Смышленый паренек. Пожалуй, единственный кому она хоть как-то открывается. Он сейчас с другими детьми на экскурсии.

Экскурсия? Это действительно похоже на общество. На то общество, частичкой которого Максим желал бы быть.

– Максим, я вижу, что ты чем-то озабочен, – проникновенно сказал Павел. – Хочешь ли ты знать, что ты ищешь?

Максим потупил взгляд. Если он сам не знает объекта своих действий, откуда Павел ведает о нем? Может в тот день, когда он намеревался раздробить свои ребра о ржавую ограду храма, порвать свои лёгкие, чтобы в них потом обнаружили коричневую пыль и ломкие осколки окисленного металла, провидение вступило за него? Павел молчит, давая тем самым Максиму время, чтобы совладать с собственным скрипучим дыханием. Ребра также отзываются болью на каждый вдох, выдох.

– Ты знаешь? – сказал он наконец.

Павел подался туловищем вперёд, создавая пространство для таинства, которое вот-вот свершится. Этого никто не услышит. Только он и Максим будут знать об этом пространстве.

– Ты хочешь доказать, что жизнь – это боль, – сказал Павел. – Мы, люди, создаём эту боль и культивируем её на гумусе из собственного гниющего тела, а как считаем, что такова цена нашего существования. Это дорогое право – быть живым. Злобная шутка кроется в том, что мы сами устанавливаем ценник на боль, которую выращивание и продаём себе же, потому что тешимся иллюзией своего господства над существованием. Тешимся и страдаем. Иллюзия со временем проявляет свое истинное лицо, выглядывает украдкой из шкафа, но нравится ли это нам? Все это иллюзия? Это заставляет нас срывать с себя одежду, скатерти, ковры и тому подобное, чтобы затолкать все это поглубже в шкаф. Иллюзия все это пожирает, ей всего этого мало, она разбухает, дверь трещит, петли скрипят. Вчерашней боли ей мало. Слышишь скрип? Видишь, как она выглядывает?

Максим в своей комнате. Небольшой деревянный шкаф, в котором он хранит свои немногочисленные вещи, в тусклом свете запыленной и почерневшей в кривобоких углах комнатки, ожил. Дверца медленно, заставляя задержать дыхание, отворяется.