Альфред Хейдок - Радуга чудес Страница 2

"Так в сумраке серой обыденщины, над морем человеческих страстей и устремлений, среди борьбы сталкивающихся интересов и поверх границ стран и народов светило пламенеющее любовью к людям сердце Николая Константиновича, и на этот тихий свет, манящий и притягивающий, равно приходили за помощью как обездоленный русский, так и впавший в несчастье индиец и получали эту помощь".

Творческое наследие Хейдока многогранно. Тут и "Маньчжурские рассказы", написанные в Харбине, тут и прекрасные трактаты по Агни-Йоге… Но его основная работа — это талантливые объемные переводы из мировой оккультной литературы, за которые он поистине заслуживает всемирного уважения, и, наконец, "Радуга чудес", которую он писал последние 60 лет своей жизни. В этой книге собраны рассказы очевидцев о пока не объясненных наукой случаях полтергейста и телекинеза, о явлениях, связанных с оборотнями, колдовством и телепатией. И Хейдок дает им свое вполне научно обоснованное объяснение. Это его миропонимание, с которым можно соглашаться или не соглашаться, но оно существует и оно интересно само по себе, как поиск научного подхода для объяснения феноменов.

Об этом и многом другом рассказывает книга Альфреда Хейдока. Она станет прекрасным подарком для каждого думающего человека и особенно для нашей молодежи.

Старая восточная поговорка гласит: "Держи в себе радость с утра в течение часа, а она будет держать тебя целый день". Эти слова в полной мере можно отнести к книге Альфреда Хейдока "Радуга чудес": понявший ее — получит радость.

Колдун

«… В Оренбургской губернии, которая известна мне более других, я заметил странное явление: колдунов там довольно….»

Это рассказал мне лесник из окрестностей Риги. Оба мы находились в лагере заключенных. Плоская с чуть заметными пологими возвышенностями тундра раскинулась за проволочной оградой, упираясь на востоке в Уральские горы; иногда они, особенно перед закатом, переливались неясными красками и будили во мне томительную мечту…

Передаю рассказ, стараясь сохранить его простоту непосредственности и искренности — двух сестер убедительности.

Да, говорят, что нет колдунов, суеверие и все такое прочее, а вот мне-таки пришлось повозиться с одним. Кабы не Финк,[2] так не знаю, что и получилось бы.

Женился я на единственной дочери вдовы — в километрах восьми от меня жила. У нее хуторок был свой, землицы не так уж много — с дочерью вдвоем обрабатывали. Жили, главным образом, от коров. Ну, я и говорю теще после свадьбы: «Дочку я у тебя забрал — как жить будешь? Не под силу тебе одной с хозяйством справиться. Продай хутор и переезжай ко мне, будем жить вместе».

А она в ответ:

— Всю жизнь сама была хозяйкой. У тебя жить — покоряться придется, хотя бы и тебе. Не позволяет мне характер! Хозяйкой была — хозяйкой помру. А на лето работника нанимать буду. Но только ты наведывайся — может, и помочь придется…

Зажили мы с женой хорошо. Через пару недель жена села на велосипед — поехала к матери. Возвратилась и говорит: «Плохо у мамы все: все коровы заболели. Лежмя лежат — не встают. Может, ты ей что-нибудь посоветуешь».

Поехал я к старухе — плачет. Ветеринаров, говорит, вызывала — не помогает.

Думал я, думал, и пришла мне мысль в голову — поеду к Финку. Прихожу я к Финку и говорю: так и так.

— Не сможете ли помочь? Что стоит — заплачу.

Ушел он куда-то в задние комнаты, и минут 15 его не было. Потом приходит и говорит: «У вашей тещи по соседству колдун живет. Крупный такой мужчина с большой бородой. Ему земля вашей тещи приглянулась, хочет вашу тещу разорить, выжить с хуторка, чтоб землю ее купить — он и наслал болезнь».

«Ну, — говорит, — ничего, справимся».

И дал он мне ситечко небольшое с волосяным дном и обгорелую свечку, какие на рождественской елке зажигают.

«Ровно в полночь, — сказал, — зайди в хлев к коровам. Зажги свечку и прилепи ее где-нибудь: потом накрой свечку ситечком, и увидишь сам, что будет». И словно прочитав мои мысли, с улыбкой добавил: «Если тебе страшно одному, возьми кого-нибудь с собой».

От денег Финк отказался… Вернулся я домой. Идти со мною в полночь в хлев теща отказалась. Пошел я один. Коровы лежат и сопят тяжко. Зажег свечку, накапал воску, прилепил и ситечком накрыл. И удивляюсь — пламя как раз пришлось на уровне волосяного донышка, через него проходит, а донышко не горит…

Не успел я об этом хорошенько подумать, как вдруг раздался взрыв, да такой сильный, что двери хлева настежь распахнулись. Коровы сразу зашевелились и, повременив еще немного, одна за другой начали вставать… К утру уже поедали корм — ну, одним словом, выздоровели.

Затеяла потом моя теща сарай пристраивать в хлеву, наняла плотников. А меня просит: ты, говорит, наведывайся, приглядывай, как они строят; ты же мужчина, а я женщина, в строительстве несмышлена…

Вот я опять и прикатил на ее хутор. Посмотрел, как рубят плотники, — вроде бы ничего. Еще к теще не заходил: подвернулась жена старшего плотника (всей артели еду готовила) — разговорились. И вот она рассказывает, что вчера необыкновенный случай был. Она сготовила обед примерно так часам к двенадцати, и все плотники сели обедать в сарайчике. И вдруг такой раскат грома разразился, что все углы сарайчика затряслись. Выскочили на двор, глянули на небо, а там — ни одного облачка. Небо голубое, голубое… Откуда гром взялся?!

От плотничихи пришел к теще, а там беда — коровы снова заболели.

— Когда заболели?

— Вчера после обеда.

Я прикинул в уме: гром — в двенадцать. Коровы — после обеда… Не штучки ли тут доброго соседа? — и поехал опять к Финку. Тот, как и в прошлый раз, выслушал и опять — в заднюю комнату. Вышел и говорит: «Ну и соседушка у тещи напористый! Я в прошлый раз окружил хлев защитным кольцом, а он кольцо мое прорвал — оттого-то и гром был. Подлая тварь… Суди его сам — дело твоей совести. Могу совсем убрать его с твоей дороги», — а сам пытливо на меня уставился.

Я сгоряча хотел было сказать: сживи его со свету, как тебе удобней, но нехорошо как-то на душе стало — точно холодная змея по сердцу проползла… Сволочь он… а пачкаться о него не хочу…

— Не надо, — говорю.

На этот раз Финк дал мне четвертную бутыль с водой и велел ею коров обрызгать. И опять денег не взял.

Обрызгал. Помогло. Зажили опять тихо, спокойно. И пошел я однажды (уже под осень было дело) в обход своего участка. Вдруг как начала у меня грудь болеть. Сначала помаленьку, а потом все больше и больше — хоть волком вой! Участок мой граничил со станционным поселком, а в нем врачебный пункт. Пошел к врачу. Тот стукал, стукал меня по грудной клетке, то здесь, то там послушает; порасспросил и говорит: