Андрей Дашков - Неприкаянный дух Страница 2

Другая комната. Многослойные осадки сорокалетнего быта. Стоит что-нибудь извлечь из забытья – и мгла скрывает силуэты. Похоже на исследование погибшего корабля. Вокруг – обломки жизненного крушения. Он – единственный уцелевший, да и то «наполовину». А весь город затонул. И лежит теперь на дне океана времени. Цивилизация погибла. Обрела наконец покой и мрачное величие смерти, избавившись от мелочной суеты. Размываемый беспорядочными струями памяти монумент. Кладбище упований, стремлений, святости и пороков.

Тот, кто еще не превратился в ничто, покинул обитель отшельника, спустился еще глубже и побрел по направлению к центру.

Ни людей, ни собак, ни птиц. Ни солнца, ни луны, ни звезд. Серые безотрадные небеса над ущельями улиц. Если что и шевелится в тенях, то лишь эфемерные порождения тревожного ожидания. Все как будто знакомо – и все необратимо изменилось.

На тротуарах бесчисленное количество одежды, наручных часов, коронок, обуви, ключей, сумок, ремней, шляп и платков. Значит, живых ему не встретить. Он приговорил их всех. Капризы памяти убивают – и это ЕГО память. Но почему нет хотя бы тех, чьи лица он отчетливо помнил?

Автомобили замерли, застигнутые в движении и запечатленные на неуничтожимой пленке. Правда, бесследно стерты те, кто в них находился. Никого не видно и в магазинах, хотя они открыты и витрины озарены потускневшим светом.

Все остановилось в один момент. Он догадывался, что это был момент его смерти, момент, когда он навсегда выскользнул из того мира, а мир остался, как застывший гипсовый слепок, как мумия, спеленутая его последним взглядом. Да, он избежал хищной хватки, но какой ценой! Вдобавок он еще не заплатил. И расплата будет долгой.

Его охватило завораживающее ощущение, что он один на всей планете. И один во вселенной. Теперь это стало очевидной истиной. При жизни она была кое-как замаскирована под шестью миллиардами лиц. А тут не осталось даже масок. Один. Агасфер, переждавший гибель человечества и даже самого проклинающего бога. И обманувший самого себя. Что же дальше? Он и прежде задавал бессмысленные вопросы.

Беспробудный кошмар нес его на незримых крыльях – слишком медленно для полета, слишком неодолимо для ходьбы по неосязаемой поверхности. Купола церквей и синагог были похожи на гигантские окаменевшие яйца в покинутых гнездах. Только пыль бесполезных религий под скорлупой…

Из музыкального магазина доносился рок-н-ролл, который звучал тоскливее материнского плача. Звуки были искажены, будто неизбежная прогрессирующая фальшь уже начинала разъедать мелодию, как ржавчина разъедает металл. Ему казалось, что, если он окажется здесь спустя некоторое время, то услышит бренчание, затем – какофонию, еще позже – скрежет, не имеющий ничего общего с музыкой. Эрозия чувств обнажала пустоту.

Вдруг ему почудилось, что он заметил человека, но это был всего лишь манекен, выставленный возле двери бара. Он засмеялся с горечью, доступной только тому, у кого нет рта. Свидетелями его странствия по личному аду были манекены, резиновые девы, стареющие в секс-шопах, и каменные изваяния мертвых поэтов. Это казалось символичным даже там, где растворялись за ненадобностью все символы, а ориентиры потеряли значение на пути в никуда.

Громадный термометр, укрепленный на стене многоэтажного дома, показывал съеживающиеся градусы декабря. Он пересекал площадь, и свет фонарей дробился в бесчисленном множестве капель дождя, повисших в воздухе. Он словно очутился внутри разреженного кристалла, пронизанного светом и наполненного замерзшими слезами.

Он понимал, что разделил участь миллионов людей, живших до него, и где-то должен был блуждать хотя бы еще один неприкаянный дух. Но он не видел никого, кто претендовал бы на этот огромный пустой музей – сомнительное наследство самоубийц. Возможно, каждый из мнимых мертвецов обитал в своем срезе времени, отделенном от других ничтожно малыми промежутками.

На пути ему попалась детская коляска, в которой лежали только одеяла и погремушки. Велосипед застыл на двух колесах, будто приклеенный к асфальту. В шляпе нищего лежали монеты и мелкие купюры. Все, что осталось нетронутым, сделалось мусором. Вот уж действительно – ничего не возьмешь с собой туда, где все обесценивается, где нет даже жизни, за которую можно было бы цепляться. Он чувствовал себя частью пустоты в границах тлеющего сознания.

Он приближался к реке. Над нею висел туман – такой же плотный, как туман его мыслей. Мутная серая пелена совершенно скрывала противоположный берег, на котором должна была располагаться промышленная зона – раковая опухоль города. И даже оказавшись на самой набережной, он ничего не мог различить за этим странным задернутым занавесом, состоящим из одной мглы.

Он не сразу заметил, что исчезли мосты. Не осталось опор; дороги обрывались в пустоту. Трамвайные рельсы нависали над водой, будто срезанные ножом огромной гильотины. Ни на чем не закрепленные куски проводов вопреки здравому смыслу и силе тяжести висели почти горизонтально. Все выглядело так, словно по ту сторону неуловимой границы сумеречный промежуток окончательно терял право на существование.

Сила притяжения и сила отталкивания уравновесились. Теперь он двигался вдоль набережной. Невольно он вспомнил, что когда-то гулял здесь со своей единственной настоящей возлюбленной. Как же безотрадна и мучительна была новая прогулка! Будто невероятно долгая дорога на эшафот. А между тем способ казни все еще оставался неизвестен.

От одного пятна света к другому. Открыв архипелаг безысходности, он был вынужден перемещаться с острова на остров… Ее лицо то и дело возникало в мерцании фонарей… Вкус поцелуев на несуществующих губах… Жизнь, принесенная в жертву любви… Тело на окровавленном алтаре… Отказ от соития, от продолжения рода… Но, оказалось, ничем нельзя задобрить безжалостного божка, всегда отнимающего либо любовь, либо жизнь…

Впереди появился из тумана низкий павильон, стоявший у самой воды. Часть его уступом нависала над гранитной набережной и была подперта сваями. Уродливая, старая, ничем не примечательная постройка. По пути к ней он миновал пришвартованный к берегу речной прогулочный катер, превращенный в плавучее кафе. Из него доносилась музыка; звуки дребезжащего пианино навевали образы сломанных марионеток, погруженных в кокаиновые грезы декаданса – несмотря на дергающиеся руки кукловодов и рвущиеся нити судеб. И уже не туман – папиросный дымок плыл над неподвижной водой…

Он заглянул в салон катера. Там, кроме нескольких столиков, действительно стояло пианино. И клавиши проваливались и выскакивали, будто над ними колдовали невидимые руки.