Николай Басов - Смертное Камлание Страница 2

Краем уха Рыжов слышал, что он недавно вернулся из странноватой поездки на Тибет, где искал… Что-то искал, относящееся, между прочим, к его, Рыжовской теме почти напрямую. Рассказывали, что он «прошел путем» Блаватской и Рериха, сделал какие-то важные дополнения к их выводам, относящиеся к поиску духовных ценностей нового мира… Но возможно, все это была легенда, дымовая завеса, версия для открытого употребления.

Бокий пожал руку Рыжову, сел в креслице под окном, чтобы скрыть лицо совсем уже зимним светом, к тому же, креслице это, поставленное тут для долгих полуофициальных бесед, было самым удобным в кабинете. Блюмкин уселся на стул перед столом Рыжова, руки не подал, а сразу заговорил:

– Не знаю, Рыжов, что и думать о твоей работе. Вроде бы все правильно, дела расследуете, служебные записки ваши – тоже небесполезный труд, и отношение к делу в целом грамотное… Но где же практика, выводы, наступление на старые, отжившие взгляды на то, что вы изучаете?

Рыжов вернулся за свой стол, мельком посмотрел на Смехового. Тот скромненько прислонился к стеночки у выхода, и Рыжов уже в который раз подумал, что невозможно было подобрать этому человеку более неподходящую фамилию.

– Взгляды на необычные явления, товарищ Блюмкин, вообще-то имеют давнюю историю. И исследовали их до нас совсем неглупые люди, можно даже сказать, самые светлые умы… тех времен.

– Вот я и говорю… – начал Блюмкий, но Бокий перебил его глуховатым голосом, очень подходящим к его лицу и фигуре.

– Вы не учитываете нового подхода к этим явлениям, Рыжов. Я читал ваши записки, сплошные – «возможно», «вероятно» и «необходимо учесть»… А где определенность, где решительность рабоче-крестьянского подхода?

Это было для Рыжова новостью. Он не ожидал такого от Бокия. Ему показалось, когда эти двое стали появляться в особнячке, что Бокий как раз только ходит и приглядывается, разговаривает с сотрудниками, по сути, экзаменует их. Но не читает дела, не знакомится с их материалами.

Блюмкин же наоборот, много читал, даже заправшивал «Тепные папки», хотя, надо отдать ему должное, всегда их возвращал. Как-то Рыжов для верности попросил Борсину проверить, не пропадали ли из них документы, но она доложила недавно, что все точно, папки в целости и сохранности.

– Посмотрим, Рыжов, – продолжил Блюмкин, словно его и не прерывали, – как вы справитесь с новыми делами. Да, так и знайте, я буду за вами и вашей группой приглядывать.

– Кажется, наша работа не проходила мимо вас, товарищ Блюмкин. Вы всегда – желаннй гость у нас, – Рыжов попытался улыбнуться, чтобы выказать внешнее гостеприимсво. Но этот человек ни в чем подобном не нуждался.

– И сидите вы тут слишком давно, как я замечаю, роскошно сидите… У вас кабинет, какой непросто отыскать в нашем ведомстве.

Рыжов поневоле осмотрел обшарпанные стены, покосившуюся дверь и местами неровный пол, едва прикрытый протертым до дыр половичком. Лишь сейф в углу да несколько шкафов, в которых стояли документы и книги, поблескивали относительной новизной.

– Не смотрите так, – почти повышая голос, заговорил Блюмкин, – вы здесь сидите, по нашим меркам, роскошно. И точка. Ясно вам, Рыжов?

– Мне кажется, что люди в новых условиях должны работать с удобствами и, – Бокий едва заметно усмехнулся, – энтузиазмом… Да, вот именно, энтузиазма в вашей группе я не заметил. Все как-то глуховато, Рыжов, неопределенно.

Они явно не любили друг друга, и между ними было заметно соперничество, иногда прорывающееся в таких перекличках, когда они и не выясняли отношения между собой напрямую, но все же спорили, обращаясь к кому-то третьему, как, в данном случае, к Рыжову. И что теперь ему следовало делать, после таких-то мнений начальства?

А Рыжов вдруг задумался, и трое остальных уставились на него, словно от того, что он им сейчас ответит, будет зависеть, не прихлопнут ли его группу, не расформируют ли, и хорошо если ушлют в провинциальные подразделения, а то и… Но что он мог сказать?

– Мне кажется, работа у нас идет не очень определенно, тут вы правы, товарищ Бокий. Но все же, смею заметить, прояснение необычных, неожиданных аспектов дел, которые мы рассматривали, привносит…

– Вот, опять, – почти роржествующе проговорил Бокий. – «Смею заметить», «привносит»… Ты, Рыжов, – они не были на ты, но сейчас, видимо, следовало и к этому привыкать, – тут как-то замусорился, что ли… Не понимаю почему, но старорежимных словечек набрался, должно быть, от общения с этими, сотрудниками своими, «бывшими». Это же за версту прет.

«Бывшими» называли тех, кто при старом режиме имел хоть какое-то отношение к нерабочему, по мнению вождя мирового пролетариата, сословию, и все чаще так в газетах называли интеллигенцию. При этом подхватив и распространив словосочетание «гнилая интеллигенция», тоже придуманное Лениным. А Ленина читать полагалось часто, и цитировать соответственно, и использовать его терминологию… Иначе, недалеко было до беды.

– Они проверенные и ценные сотрудники, товарищ Бокий.

– Проверенные… Других мы не держим. А вот ценные ли?.. В этом еще нужно убедиться.

– Вы что-то конкретное знаете о ком-либо? – в упор спросил Рыжов, снова мельком посмотрев на Смехового. Тот повернулся боком, скрывая лицо.

– Если бы знал, разговор был бы другим, и в другом месте, Рыжов. Вы это понимаете, только ваньку валяете.

Это была очевидная, начальственная грубость, которую рекомендовалось не замечать, принимать за пролетарскую прямоту, которая по мнению многих начальников, едва ли не сопрягается с доверием. А доверие – это было уже важно, на этом все и строилось. И с этим тоже приходилось мирить, вернее, это приходилось всегда и везде учитывать.

А и впрямь, подумал Рыжов, как-то меня обкатали эти-то… мои сотрудники. Сделали отношения чуть ли не старорежимными, и уж конечно, далекими от той нормы, которая присутствовала едва ли не во всех звеньях системы ОГПУ-НКВД. Раньше он замечал это во время выездов в провинцию, где должен был контактировать с местными органами, но полагал, что это – из-за его, так сказать, московскости. Зато теперь… Нужно будет за этим последить.

– А ведь ты – из хорошей, крестьянской семьи, простой человек, воевал в гражданскую, еще как воевал, – сказал Блюмкин.

Они что же, мое дело рассматривали, подумал Рыжов. Зачем? Он вздохнул, и строго, даже немного раздраженно приказал:

– Смеховой, попрошу вас выйти. И закройте дверь плотнее.

– Не нужно, – Бокий опять улыбнулся в своей манере, левым углом губ. – Мы уже отчехвостили тебя, Рыжов. Вот, опять на «ты». – А теперь возьмемся за дело, и состоит оно вот в чем…

– На тебя хочет взглянуть товарищ Сталин, – вдруг бухнул Блюмкин, нахмурившись, и зло поглядывая на того же Смехового.