Города монет и пряностей - Валенте Кэтрин М. Страница 20

Вынырнув, девочка вдохнула, сморгнула воду с глаз и увидела, что на некотором расстоянии от фиолетового озера идёт фигура в белом, и это вовсе не её мальчик.

Это была Динарзад.

Волосы струились за ней, будто тень более высокой женщины, она ступала по траве босыми ногами. Девочка испугалась, не сошла ли Динарзад с ума, – воспитанные амиры так себя не вели. Но принцесса казалась спокойной, не плакала и не рвала на себе волосы, а легко касалась деревьев, проходя мимо, будто что-то искала. Наконец она увидела девочку, наполовину погруженную в воду, точно ламия или русалка, и застыла возле апельсинового дерева, которое было все ещё блестящим и зелёным в лесу голых ветвей. Девочка ничего не сказала: она знала, что, когда впервые приближаешься к незнакомому зверю, резкие движения могут его испугать или разозлить, а ей не хотелось иметь дело с рассерженной гусыней, что уж говорить о рассерженной принцессе.

Динарзад открыла тёмные губы и издала тихий писк. Попыталась ещё раз, и её голос очистился, как зимнее небо:

– Я хотела узнать… хотела послушать…

И рванулась прочь, как олениха, чудом избежавшая стрелы.

Девочка смотрела ей вслед, гадая, какие слова могли бы удержать женщину. Она никогда не пыталась удерживать мальчика, стоило истории начаться. Он был верным сам по себе, как проворная гончая.

Потому не было ничего удивительного в том, что следующим вечером он нашел её возле поросших мхом камней. Именно этого она и ждала, предвкушала, хотя не без усилий. Мальчик принёс головку сыра и ломоть сдобы. Они шептались и ели, как делали всегда, пока небо не почернело, и девочка не смогла продолжить рассказ под безопасным покровом тайны.

– Я хочу услышать ещё! – возбуждённо сказал мальчик, хлопая в ладоши. – Динарзад весь день со мной не разговаривала – просто праздник какой-то! Расскажи, как они сбежали!

Девочка слабо улыбнулась, сделала глубокий вдох и снова раскрыла свои истории и себя, точно реликварий, полный священных костей.

– Семёрка был уверен, что не закричит, когда пресс опустится на его плечо, что будет храбрым и крепким, мужественным и правильным…

Сказка о Двенадцати Монетах

(продолжение)

Я закричал. Когда Темница всем телом навалилась на пресс, он опустился возле моей подмышки, превращая руку в месиво из кожи, костей и крови. С первого раза отсечь её не удалось, и, пока моя подруга снова поднимала и опускала пресс, я всхлипывал и стонал, как роженица. Наверное, я лишился чувств, потому что следующее моё воспоминание – о том, как она затягивала на обрубке жгут, который соорудила из одежды какого-то мертвеца. Потом Темница прижала моё изувеченное плечо к самой горячей части машины – той, что зловеще мерцала красным, – и, наверное, я снова закричал. Чудо, что нас не засекли… Впрочем, дети часто кричали, вопили и рыдали во сне. Наверное, зря я не позволил подруге пойти на это самой: она бы не пискнула.

Помню, как я смотрел на отсечённую руку, некогда бывшую моей, понимая, что отныне она таковой не будет. Вот мои пальцы, что держали ручки и вёдра, коровье вымя и яблочные корки. Вот линии на моей ладони, предсказывавшие какое-то будущее. Мы с усердием пропустили через Чеканщика часть моей плоти, ощутили запах моей крови во внутренностях машины, пока тремя руками поворачивали шестерёнки и двигали поршни. Моё тело хрустело под последними прессами и вышло из другого конца машины – отверстия в виде ухмыляющейся морды зубастого чудовища.

Двенадцать монет, бледных кругляшей из чистой мерцающей кости. Всё, что было у нас в целом мире, это часть моей плоти, напоминавшая влажный фрукт, очищенный от кожицы.

Во время обеда мы нашли Вуммим. Она наблюдала за тем, как одна девочка поглощала полупрозрачные турмалины, словно первые летние черешни. Существо гладило свою шею и бриллиантовый живот под лохмотьями. Мы натянули на лица лучшие улыбки и позвали её подойти ближе.

Она будто не заметила, что случилось с моей рукой, – здесь многие получали увечья, и ещё одно не было чем-то из ряда вон выходящим.

– Вуммим, мы хотим уйти, – решительно сказала Темница.

– Я не сомневаюсь, что хотите, малышка. Всё уже не так, как было в Кость-и-сути, когда она занимала центр мира. В то время никто не хотел её покидать, прежде чем его карманы не наполнялись лазуритом, а руки – женщинами. Но вы должны знать, что я не могу вам помочь.

– Нам не нужна твоя помощь, – прошипела моя подруга. – Мы теперь граждане Кость-и-сути: заплатили налоги, исполняем свой гражданский долг. И у нас есть право торговать, как у всех прочих.

Вуммим склонила голову набок; её синеватые волосы упали на лицо, как покрытые воском сосульки.

– У вас нет денег, чтобы их тратить, драгоценные мои. Ни одной дхейбы! Чем вы будете платить – воздухом?

Темница достала наш кошелёк. Я по-прежнему находился в полубессознательном состоянии и был весь пепельно-бледный: не доверил себе обращаться с монетами, опасаясь рассыпать их по грязному полу. Одну за другой моя подруга вытащила монеты и сложила их на ладони, пока та не заполнилась, и протянула дрожащую руку с шестью монетами, которые должны были выкупить наши жизни. Дочь торговца зерном знала, что стоит придержать кое-что в запасе на случай, если призрак попытается взвинтить цену. Вуммим облизнула губы бесцветным языком.

– Этого не хватит даже на то, чтобы купить рубины для завтрака, – сказала она, но взгляд не отвела.

Они с Темницей долго смотрели друг на друга, словно между ними шел молчаливый торг, в котором я не мог участвовать. Наконец надзирательница заговорила, закатив стеклянные глаза куда-то внутрь черепа:

– В те дни, когда мы поедали всевозможные вещи, превыше всего ценились самые редкие сделки, даже если они были не более чем обменом щепки на пёрышко… Если владельцем щепки был одноглазый мужчина, а пёрышка – бородатая женщина, сделка считалась успешной. Ни один работник не делал такого предложения, и я приму его во имя старого Асаада. Но вы уйдёте под покровом ночи, а я похвалюсь своей сделкой лишь после того, как вы окажетесь далеко, – на тот случай, если её сочтут не настолько редкой, как считаю я, и меня накажут.

Мы согласились. Вуммим взяла монеты своими длинными паучьими пальцами, почтительно сжала кулак и издала удовлетворённый стон, до странности похожий на мяуканье котёнка.

– Так и было, – пробормотала она, – раньше, в те времена, когда все возможные вещи покупались и продавались и высоко над Асаадом парили красные шелка. Вот какой была экономика – лёгкой, ощутимой и сладкой. Я помню её, я чувствовала её вкус долго после того, как утратила другие вкусы, ощущала память о потерянной Кость-и-сути, которая звалась Шадукиамом в те дни, что ныне мертвы и холодны.

Вуммим закрыла глаза, подняла голову к дырявой крыше, и из её серого горла вырвался скорбный, тоскливый вой.

Сказка о Переправе

(продолжение)

Над водой поднялся ветер. Её поверхность была тусклой, плоской и серой, как девичьи глаза, но в глубине прятались течения, и маленький паром окружала быстротечная рябь.

– По мне Кость-и-суть – подходящее имя, под стать их новому призванию, и уж точно лучше старого, – задумчиво проговорил Семёрка.

Идиллия коротко рассмеялся и повёл плечами под плащом, затем погладил свободной рукой свой горб.

– Шадукиам раньше был городом чудес, парень… Розы, чьи лепестки залетали в твою дверь, когда-то полностью укрывали его куполом из цветов. Там были серебряные башни и алмазные башенки. Там жили женщины в пурпурных одеяниях и мужчины – в алых. Там пахло водорослями и золотом. Не говори о том, чего не знаешь.

– Я достаточно знаю об этой вонючей, надутой ветром дыре! – яростно бросил Семёрка. В холодном воздухе из его рта вырвалось облачко пара.