Стивен Кинг - Четыре сезона [litres] Страница 20

Энди терпеливо повторил свой запрос. И снова. И снова. Он действительно изменился, Энди Дюфресн. Той весной 1963 года на лице его появились морщины, а в волосах седые пряди. Исчезла маленькая усмешка, которая всегда так восхищала меня. Он стал часто смотреть в пустоту, а я знаю, что, когда у заключенного появляется такой взгляд, он считает оставшиеся годы в тюрьме, месяцы, недели, дни.

Энди возобновлял свой запрос снова и снова. Он был терпелив. У него не было ничего, кроме времени… Началось лето. В Вашингтоне президент Кеннеди обещал избирателям новое наступление на нищету и нарушения прав человека, не зная, что жить ему осталось всего полгода. В Ливерпуле появилась группа «Битлз» и стала популярна как одна из самых сильных музыкальных групп Англии, но полагаю, в Штатах их еще не слушали. Бостонская команда «Ред сокс» четыре года до того, что люди в Новой Англии назовут «Чудом-67», прозябала в бездействии в последних разрядах Американской лиги. Вот что происходило в большом мире, где жили свободные люди.

Нортон встретился с Энди в конце июня, и подробности их разговора я узнал от самого Дюфресна спустя семь лет.

– Можете не волноваться, что я сболтну что-нибудь, – говорил Энди Нортону тихим мягким голосом. – Информация о наших финансовых делах останется в тайне, я буду нем как рыба, и…

– Достаточно, – перебил его Нортон. Он откинулся в кресле так, что голова его почти касалась вышитых букв, оповещающих о грядущем пришествии. Лицо коменданта было холоднее могильного камня.

– Но…

– Больше не упоминайте при мне о деньгах. Ни в этом кабинете, ни где-либо еще. Если не хотите, конечно, чтобы библиотека опять превратилась в одну маленькую комнату типа чулана, как это было раньше. Надеюсь, это понятно?

– Я просто попытался вас успокоить, только и всего.

– Учтем на будущее. И если я когда-нибудь еще буду нуждаться в успокоениях такого сукина сына, то попрошу о них специально. Я согласился на эту встречу, потому что вы утомили меня своими запросами, Дюфресн. Этому пора положить конец. Я выслушивал бы идиотские истории типа вашей дважды в неделю, если бы пустил это дело на самотек. И каждый, кому не лень, использовал бы меня как жилетку, в которую можно поплакаться. Я раньше относился к вам с большим уважением. Но теперь это закончилось. Вот и все. Надеюсь, мы поняли друг друга?

– Да, – ответил Энди, – но я хотел бы нанять адвоката.

– О Боже, и для чего?

– Думаю, мы можем это обсудить. С показаниями Томми Вильямса, моими показаниями и информацией, полученной из клуба, можно начать новое дело.

– Томми Вильямс выбыл из Шоушенка.

– Что?!

– Он переведен.

– Переведен куда?

– В Кешмен.

Энди замолчал. Его никто не назвал бы недостаточно сообразительным, но тут и круглый идиот мог бы догадаться, что дело нечисто. Кешмен – тюрьма к северу от Арустука, слабо охраняемая. Заключенные часто посылаются на уборку картофеля, и это довольно тяжелая работа, но им выплачивают хороший заработок. А также у них есть реальная возможность обучаться в CVI, престижном техническом институте, если у кого возникает желание. Что самое главное для таких людей, как Томми, людей с молодой женой и ребенком, – отпускная программа в Кешмене довольно свободная. Это означает реальный шанс хотя бы по выходным жить как нормальный человек. Воспитывать собственного ребенка, заниматься сексом с женой, даже ездить на пикник.

Нортон, несомненно, выложил все эти козыри перед ошалевшим Томми и потребовал взамен всего лишь одной маленькой услуги: ни слова больше про Элвуда Блейча. Томми предстояло решать, отправляться ли ему в Кешмен или оставаться здесь, где ему устроили бы действительно тяжкое существование и вместо секса с женой предложили бы секс с тремя-четырьмя сестрами.

– Но почему? – спросил Энди. – Почему вы…

– Да будет вам известно, – спокойно продолжал Нортон, – что я связывался с Род-Айлендом. Там действительно содержался заключенный по имени Элвуд Блейч. Он был выпущен на свободу во время последней амнистии, знаете, эти идиотские правительственные программы, выдумка обезумевших либералов, позволяющая уголовникам спокойно разгуливать по улицам. Блейч исчез.

– Начальник той тюрьмы… не приходится ли вам приятелем?

Сэм Нортон одарил Энди ледяной улыбкой…

– Да, мы знакомы.

– Почему? – повторил Энди. – Скажите мне, зачем вы это сделали? Я бы ни о чем не стал болтать, если бы вышел на свободу, это же очевидно. Так зачем же?..

– Затем, что люди, подобные вам, причиняют мне много расстройства и головную боль, – откровенно сказал Нортон. – Меня устраивает, что вы находитесь здесь, в Шоушенке, мистер Дюфресн. И пока я нахожусь на посту коменданта, вы на свободу не выйдете. Вы привыкли думать, что на голову выше всех окружающих. Это очевидно, для этого достаточно хоть раз посмотреть вам в глаза, и когда я впервые пришел в библиотеку, мне все стало очевидно. Ощущение собственного превосходства написано у вас на лбу крупными буквами. Теперь вы несколько изменились, и я этому рад. Не думайте, что вы для меня чем-то полезны, вовсе нет. Просто такого человека не помешало бы поучить смирению. Вы привыкли шествовать по прогулочному двору так, как будто это гостиная в доме вашего приятеля и вы приглашены на вечерний коктейль. Знаете, такие очаровательные вечеринки, где всякий муж домогается чужой жены и все до одного напиваются безобразно пьяными. Но больше вы не будете прогуливаться подобным образом, я в этом уверен. И буду с большим удовольствием на протяжении многих лет следить за тем, чтобы к вам не вернулась прежняя самонадеянность. А теперь убирайтесь прочь.

– О’кей. Но знайте, Нортон, что вся моя деятельность в качестве вашего личного экономиста сворачивается. И если вы захотите впредь обходить налоги и сводить концы с концами, обращайтесь в консультацию. Возможно, вам помогут.

Лицо коменданта на секунду стало красным от прихлынувшей крови, но затем прежний цвет вернулся к нему.

– Теперь вы пойдете в карцер. Тридцать дней. На хлеб и воду. Вторая черная пометка в карточке. И пока будете там сидеть, обдумайте мои слова: если вы прекратите на меня работать, я приложу все усилия, чтобы библиотека вернулась в то состояние, в котором была до вашего прихода. И сделаю вашу жизнь тяжелой… Очень тяжелой. Уж будьте спокойны, это я обеспечить смогу. Вы потеряете свою одноместную камеру в пятом блоке; поступающих сейчас много, так что будете жить с соседом. Потеряете все ваши камешки, лежащие на окне, и лишитесь протекции охраны против гомосексуалистов. Вы лишитесь всего… Ясно?