Марьяна Романова - Приворот Страница 21

– Убили? – У Парфенова пересохли губы.

Он смотрел на женщину и не понимал, почему бы не взять и не захлопнуть перед ее носом дверь. Но почему-то не мог. Что-то ему мешало.

– Да, это ужасно, – вздохнула та. – Мама музыкантом была, играла в оркестре… А когда вышла на пенсию, стала преподавать. У нее пианино стояло, и к ней постоянно ходили ученики… Вот один и… застрелил ее. – Последние слова дались ей с трудом. – Там, на стене, осталось пятно… Наверное, думал, что раз она в хорошем доме живет, то и деньги у нее водятся.

– Застрелил… – прошептала Парфенова.

– Ну да… В гостиной… Кровь по всему полу была… Мама к восьмидесяти совсем сгорбилась, крошечной бабулькой была… Даже странно, что в ней оказалось столько крови… И потом я пыталась тут жить… Но не смогла… Мне все время казалось, что она здесь, рядом… Не в хорошем смысле, – женщина нервно хихикнула, – не так, как люди ощущают присутствие любимого умершего…

– Она играла на пианино, – мрачно подсказала Парфенова. – И вы слышали ее запах.

– Ну да, – удивленно согласилась женщина. – И мне начали сниться кошмары. Я вернулась к себе… А потом мне позвонили соседи и сказали, что в нашей квартире живут какие-то люди. И я решила проверить сама. Вы говорите, есть бумаги?

Парфеновы переглянулись.

– Надо позвонить адвокату, – без эмоций сказал Парфенов-муж.

– Да… Заодно он может подготовить бумаги для развода, – так же бесстрастно ответила Парфенова-жена.

Она все еще ощущала аромат лаванды, тонкий и горьковатый, а в ее ушах звучала незнакомая музыка, как будто бы кто-то лениво перебирал клавиши старого пианино.

Утопленница

Однажды компания студентов из Ярославля наметила пикник с шашлыками. Подтекст мероприятия был формообразующим. Главному его организатору, третьекурснику Семенову, весь последний семестр нравилась первокурсница Алина, девушка крутобедрая, в полной мере осознающая свою красоту и довольно надменная. Во всяком случае, когда Семенов однажды пригласил ее в кафе, Алина посмотрела ему прямо в глаза и ответила: «хм» – причем эта хамоватая лаконичность могла нести в себе какой угодно смысл: от «с какой стати я должна идти непонятно куда и с кем попало» до «у тебя есть шанс, если темп замедлишь».

Вот Семенов и придумал – собрать небольшую веселую компанию, пригласить ее подруг, своих друзей, купить вина и мяса. С одной стороны, не свидание, с другой – есть шанс уснуть рядом в палатке, а там чем черт не шутит.

Собирались весело, кто-то взял гитару, кто-то – трехлитровую банку коньячного спирта, кто-то выпросил у отца автомобиль. Планов было много – петь шансон, жарить кур и всю ночь рассказывать страшные истории.

С погодой не повезло – с самого утра небо заволокло низкими мутноватыми облаками, к полудню начал моросить дождь. Но если тебе еще не исполнилось и двадцати пяти, угроза промочить ноги не значит ничего по сравнению с перспективой всю ночь смеяться с друзьями у костра.

Место выбрал Семен – когда-то эту поляну, в трех часах езды от города, показал ему отец. Рядом – лес, старые ели с мохнатыми темными ветками, неподалеку – крошечная деревенька с покосившимися бревенчатыми домами, небольшая полуразвалившаяся церквушка и старое кладбище.

Добрались быстро, разбили палатки, достали кастрюли с замаринованным мясом, и вдруг выяснилось, что никто не подумал о дровах. Семенов легкомысленно решил – лес же рядом, можно веток сухих наломать. Кто же знал, что моросящий дождь перейдет в серый ливень стеной.

В итоге все сидели в палатке, угрюмо нахохлившись, и кто-то из девчонок даже предложил вернуться, но тут выяснилось, что их единственный водитель уже успел глотнуть коньячного спирта. Пытались шутить и онемевшими от холода пальцами перебирать гитарные струны. Алина выглядела сердитой и на Семенова смотрела так, что мечты о сне в обнимку развеивались на глазах, как мираж.

Семенов понял, что, если он немедленно что-то не придумает, быть беде.

Он надвинул на лицо капюшон, положил во внутренний карман миниатюрный складной топорик, плотнее запахнул ветровку и, бросив друзьям: «Я сейчас!», выбрался из палатки. У него был план: добежать до деревни, попросить дров и теплый плед для Алины, вернуться победителем и получить в награду то, что большинство европейских сказок обещает за спасение принцессы.

Путь лежал через кладбище, которое выглядело заброшенным. За могилами никто не ухаживал – они заросли травой, простые деревянные кресты полусгнили и покосились.

Вдруг Семенов обратил внимание, что одна могила стоит не «в чистом поле», а под деревянным же навесом, тоже полуразвалившимся. Давным-давно кто-то решил защитить последнее ложе любимого человека от ветра и дождя и построил беседку, бесхитростную и неказистую, да видимо, потом и сам помер. Или переехал куда-то. Семенов подошел ближе. На кресте была табличка «Аглая Тимофеева. Трагически погибла в возрасте восемнадцати лет». И больше ничего – ни портрета, ни дат.

Зачем-то он протянул руку и коснулся посиневшими от холода пальцами креста. Тот был сухим. Сухое дерево. И деревня далеко. Зато совсем близко – красивая замерзшая Алина и кастрюля с для сом. Раздумывал Семенов недолго. С одной стороны, ему было не по себе. Срубить крест с могилы – это все-таки не бранное слово на заборе написать. С другой – он воспитывался в атеистической семье, а еще обладал талантом быстро договариваться с собственной совестью. Мертвые – они живут в сердце, подумал Семенов. А если так, то могилы – это фетишизм. И даже если Бог существует, разве не он привел замерзшего Семенова к единственной сухой деревяшке в округе?

Он достал топорик, замахнулся и коротким точным ударом срубил крест. Потом отделил табличку, накромсал щепок, собрал их в полы. Получилось много.

Когда Семенов вернулся, его встретили аплодисментами, а у Алины (как ему показалось) заблестели глаза. Все начали спрашивать, откуда такое чудо, ведь он отсутствовал не более четверти часа, но Семенов счел благоразумным отшутиться и промолчать.

Шашлык показался им пищей богов. Ко всем вернулось хорошее настроение. Одна только Алина была непривычно молчалива, и Семенов уже готов был записать эту томную меланхолию на свой счет, когда она вдруг вскинула голову и, нахмурившись, сказала:

– Не по себе мне.

– Почему это? – спросил кто-то.

– Сама не пойму… Мне кажется, кто-то там стоит и на нас смотрит. – Она кивнула аккурат в сторону кладбища.

Конечно, все начали ее поддразнивать, кто-то даже надел на голову спальный мешок и утробно завыл, как привидение. А Семенов решил, что этот ее детский страх темноты – отличная возможность для нового тактического хода. Он уселся рядом, прошептал «не бойся» в русый завиток на ее виске и приобнял ее за плечо, и она даже не отстранилась, но, к досаде Семенова, в этой податливости не было ни страсти, ни даже тепла.