Майкл Скотт - Святыни Страница 21

Он внимательно рассматривал все, что лежало перед ним на скамейке: запеленутый в старые газеты железный меч, картонная папка скоросшиватель, заполненная листами рукописи, плотный конверт с газетными вырезками, пачка писем, перевязанная поблекшей красной ленточкой. Грег тщательно перебрал письма; все они были адресованы на имя Джудит Уолкер, однако на них стояли почтовые штемпели пятидесятых, шестидесятых, семидесятых годов. Кошелек Джудит отыскался на самом дне сумки. В нем оказалось ровно двадцать два фунта банкнотами и мелочью, а кроме того, в нем лежала ее читательская карточка Британской Библиотеки.

Ничего похожего на записку с адресом в сумке не нашлось. У молодого человека мелькнула мысль, что, может быть, Джудит невольно ошиблась, когда сказала ему, что адрес ее племянницы находится в сумке. Ведь пожилая женщина в те минуты испытывала непереносимую боль; может быть, ей только казалось, что она оставила в сумке листок с адресом. Грег покачал головой. Ее сознание, несомненно, оставалось ясным с того момента, когда она узнала его голос. Он даже не стал пытаться представить себе, какие физические страдания она должна была испытывать, отдавая ему последние наставления.

Молодой человек начал складывать содержимое сумки обратно, просмотрел быстро пачку писем в надежде на то, что среди них найдется одно, адресованное Элайн. Однако все это были письма к самой Джудит, они, казалось, были написаны одним и тем же почерком, от какого-то человека по фамилии Клей, и охватывали почти сорокалетний период времени. Машинописные страницы в скоросшивателе показались Грегу набросками к роману — внезапно он вспомнил о том, что Джудит была писательницей. — А может быть, это были результаты ее исследований? В его руке оказался плотный конверт, и почти машинально Грег повернул его лицевой стороной к себе, прежде чем положить обратно в сумку. Письмо было адресовано Элайн Повис, в Скарсдейл Виллидж, на Эрл Корт Роуд...

Скиннер вел машину в угрюмом молчании, про себя радуясь тому, что зеркальные стекла солнцезащитных очков надежно закрывали его покрасневшие глаза, и будучи абсолютно уверенным в том, что трое приятелей внимательно наблюдают за ним из фургона. Все они оказались свидетелями его унижения, однако он знал, что именно этого и хотел Элиот... низкорослый человечек весьма скромного вида наслаждался, причиняя боль: сам он называл это своей последней страстью. Суставы пальцев Скиннера, сжимавших рулевое колесо помятого фургона, побелели от напряжения. Он ни в чем не обвинял Элиота; мистер Элиот относился к неприкасаемым. Во всем, что произошло, Скиннер обвинял только Грега Мэттьюза. Именно из-за этого паршивца ему пришлось перенести унижение. Что ж, Мэттьюз должен был заплатить за это. Элиоту нужен был живой Мэттьюз, однако он не упомянул, в каком состоянии должен быть парень.

Губы юнца искривились в усмешке при воспоминании о том, как мистер Элиот в последний раз получил то, чего хотел. Ночью в субботу Элиот возник на пороге его дома, без всяких слов и без приглашения. Он никогда ничего не говорил, за шесть лет ритуал уже сформировался. Сперва они вместе мылись, стоя в растрескавшейся ванне Скиннера: Элиот был абсолютным и полноправным хозяином, а его послушный раб намыливал и обмывал его тело. Лишь после этого Элиот оборачивался и приступал к мытью Скиннера; при этом его короткие грубые пальцы впивались в тело юнца, с наслаждением касались морщинистых шрамов, оставшихся от порезов осколками стекла на его плечах, пробегали по следу, оставленному ножом поперек его живота, касались маленьких круглых следов от ожогов горящих сигарет. Все это были следы работы самого Элиота — он напоминал художника, оставившего собственную подпись под своим творением. Однажды он похвастался тем, что таким образом он отметил ножом, стеклом и огнем около трех десятков юношей и пятерых женщин в одном только Лондоне. По временам Элиот позволял Скиннеру взяться за главную роль при исполнении ритуала, однако в последний раз все было не так. С помощью кожаных наручников и наколенников хозяин распростер послушное тело Скиннера на голом деревянном полу, а затем расписался на нем расплавленным воском, бритвенными лезвиями и, наконец, собственными зубами и ногтями. Неистовство Элиота говорило Скиннеру о том, что было спланировано очередное убийство, и сама мысль о лишении жизни очередной жертвы воодушевляла его еще больше. Элиот доводил своего раба до пределов выносливости, а затем тончайшего слияния агонии и оргазма. Уже рассветало, когда Элиот в конце концов натянул презерватив, перевернул обмякшее тело бритоголового и проник в него. В те мгновения, когда он с трудом продвигался по заднему проходу своего раба, упираясь подбородком в плечо Скиннера, иногда покусывая его ухо и тяжело дыша, он шептал подробности предстоявшего убийства. Пока хозяин описывал те пытки, которым должна была подвергнуться очередная жертва, Скиннеру позволялось дотрагиваться до него, даже причинять ему некоторую боль, с тем условием, чтобы юный раб проделывал все, сообразуясь с ритмом его слов. Наконец наступал миг блаженства, тот миг, в который Элиот свистящим шепотом рассказывал о конечном моменте смерти их будущей жертвы. В этот миг раб и его хозяин одновременно испытывали сильнейший оргазм, и оба они в изнеможении падали на окровавленный пол. Когда Скиннер очнулся, Элиота, как всегда, уже не было, и, как всегда, никто больше не напоминал Скиннеру о происшедшем.

— Что дальше? — хрипло спросил Ларри. Он успел перебраться на пассажирское сиденье с тем, чтобы взглянуть на своего бритоголового командира.

Скиннер с трудом сглотнул слюну.

— Мы должны найти Мэттьюза, — прорычал он. — Мы должны найти Мэттьюза с этой проклятой сумкой. И мы найдем его и бросим под ноги мистеру Элиоту.

— Он может сейчас быть где угодно, — пробормотал Ларри.

— Он только что выписался из больницы и топает на своих двоих. Он не мог уйти далеко. Мистер Элиот предложил нам обратить внимание на станции метро. Ближайшие отсюда — Хайбари и Айслингтон.

— Он мог воспользоваться автобусом или такси, — неуверенно предположил Ларри, отбрасывая от лица длинные, давно не мытые волосы.

— Насколько мы знаем, до сих пор ему ни разу не приходилось бывать в этой части Лондона. Он не ориентируется в номерах здешних автобусов. На такси он поехать не сможет из боязни, что таксист его запомнит. — Скиннер быстро тряхнул головой, вспоминая все, сказанное Элиотом. — Он пойдет в метро.

Ларри пожал плечами. Он устал, хотел вернуться к себе домой, под собственную крышу, сделать себе коктейль и расслабиться. Старуха умирала в тяжелейших муках, и хотя Ларри подобные вещи не трогали, в ее молчании было что-то раздражавшее, даже угрожавшее. Ему нравилось слушать крики... однако старуха не кричала. Ее холодные серые глаза продолжали смотреть на него даже тогда, когда он сдирал с нее кожу. Когда ему стало невыносимо выражение насмешки в ее глазах, он не выдержал и вырезал их из глазниц острым лезвием. А вот после этого вид зиявших и кровоточивших ран развеселил его.