Приручить Сатану - Софья Бекас Страница 22

Ева в каком-то странном состоянии открыла глаза и посмотрела перед собой: ей чудилось, будто в окружающей её темноте растут большие раскидистые деревья, а на их ветвях созревают яркие алмазные звёзды. Подул ветер, и светящийся тяжёлый шар сорвался с дерева, рассекая иссиня-чёрный небосвод белой тонкой линией, исполняя на земле чьё-то заветное желание. Ева хотела было потянуться к усыпанной гроздьями звёзд ветке, сорвать ещё один волшебный плод, но тело её не слушалось: она вдруг стала вся какая-то лёгкая-лёгкая, совсем бестелесная, как будто ничего не весила, и в тоже время неимоверно тяжёлая, такая тяжёлая, что каждое движение давалось ей с трудом. Где-то на окраинах сознания плыл голос Саваофа Теодоровича.

— Говорят, и по сей день Евдокия искупает свои грехи… А большой орёл прилетает к ней из-за моря, чтобы проведать её.

По широкому тёмному саду длинными размашистыми скачками бежал, перепрыгивая с облака на облако, огненный лев, и шерсть из его густой пламенной гривы падала на землю солнечными лучами, разбиваясь о стекло моря на мириады бликов. Море… Высоко-высоко вверху парила какая-то большая птица: то ли журавль, то ли орёл, и мрачная тень от её силуэта скрывала собой чёрного зеленоглазого змея, недовольно шипящего где-то в ущелье на мир вокруг. Стемнело. Из-за горизонта послышался волчий вой ветра, и огненный лев, рыкнув напоследок на небо и показав свою кроваво-красную пасть, утонул в бездонном чёрном море, уступая место одинокому полярному волку. Еве казалось, что она растворилась: она забыла имена всех, кого когда-либо знала в этой жизни, а затем и своё собственное, осталась только суть, да и то полупрозрачная, едва видная простому человеческому глазу. Ей было ни хорошо, ни плохо: казалось, что её вообще не было, а на её месте остался только лёгкий невесомый воздух, развеянный над бездонным океаном шумным звериным дыханием медведя. Этот большой мохнатый медведь, обросший за тысячи лет сосновым бором и каменными уступами, когда-то пришёл из далёких северных земель в поисках покоя и опустился у самого берега, убаюканный монотонной песней моря, да так и остался, склонив свою тяжёлую вытянутую голову прямо к его волнам. Полярный волк-одиночка неспешно взобрался на потемневший ночной небосвод и грустно завыл на опустевший звёздный сад, и, будто по его зову, на иссиня-чёрных деревьях начали распускаться ослепительно-белые цветы, слабо мерцая на невидимых ветвях, словно светляки, или это маленькие земные жучки лучились подобно плодам небесного сада. На берег вышла девушка: она была необыкновенной красоты, её рыжие волосы, как языки неукротимого пламени, плясали в потоках сонного медвежьего дыхания, а синие ультрамариновые глаза сверкали в ночной тишине, отражая круглый силуэт одинокого белого волка, который всё шёл и шёл вслед за огненным львом, редко, но всё же встречаясь с ним на одной дороге. Девушка взглянула на небо, и полная луна показала невыплаканные слёзы в её глазах; наверное, она плакала о содеянном, ведь о чём ещё ей было плакать? Совсем недалеко стоял большой белый дом, такой белый, что, кажется, он светился в темноте, словно жемчужина, поймавшая взгляд небесного волка в тёмную ночь. На пороге дома, прислонившись плечом к остывшей за вечер каменной стене, стоял длинноволосый крылатый юноша с зелёными глазами и задумчиво смотрел на пламенную девушку у берега моря; наверное, это был Дьявол. В руках он держал венок из белых засохших роз и длинную рваную фату, местами проеденную молью, как будто в нём ещё тлела тёмная, злая надежда. Но девушка не возвращалась: она стояла на большом скользком камне, и дикие волны, как голодные бешеные псы, кидались на неё, пытаясь разорвать на части древнюю скалу, помнившую ещё то время, когда буйный нрав земли вырывался на поверхность вязким огнём. Дьявол вздохнул и, заметив в небе громадного зоркого орла, парящего большими кругами над одиноким домом, положил у двух едва тлеющих свечей рваную фату и завядший венок. Свечи были старые, сальные, горевшие, очевидно, уже очень давно; Дьявол затушил их, и по воздуху поползла тонкая струйка серо-белого дыма. Его становилось всё больше и больше, пока дым окончательно не превратился в седой туман и не похоронил в себе горы, море и берег, а вместе с ним и рыжую синеглазую девушку. Дьявол сел на крыльцо и, свернувшись толстым чёрным нагом на прогнивших ступеньках, задумчиво положил голову на хвост, вглядываясь в белёсую мглу. «Прошли былые дни, погасли и огни, не видно ничего за шалью дыма, и только в ещё тлеющий туман уходит лет неспешный караван…» — подумал Дьявол и устало прикрыл глаза.

— Ева!

Ева вздрогнула. Над ней обеспокоенно склонился Саваоф Теодорович, но в полумраке комнаты она плохо видела его лицо.

— Как Вы себя чувствуете?

Ева ничего не ответила. Она лежала на диване, укрытая сверху тяжёлым пледом, а за окном вовсю бушевала гроза, и чёрное небо, затянутое тучами, не переставая, порыкивало раскатами грома.

— Нормально… Не до конца ещё вылечилась…

«Что это было? — вымученно подумала Ева, садясь на диване. — Потеря сознания? Сон? Конечно, сон — что же ещё? Но что я вообще тут делаю? Я не должна быть здесь, меня сюда не звали».

— Кошмар приснился? — сухо поинтересовался Саваоф Теодорович, отходя от дивана, и в его голосе Ева уловила какие-то странные стальные нотки: он был не в духе.

— Не знаю… Пожалуй и да. Мне приснилось, что я умерла.

— Страшно было?

— Да не то чтобы… Просто как-то странно. Меня не было, и всё. Не могу объяснить.

Ева всё-таки встала. Саваоф Теодорович стоял у плиты и смотрел в окно, о чём-то напряжённо думая. Зубы были плотно стиснуты, и на его лице иногда играли желваки; Ева заметила, как язык медленно прошёлся по внешнему ряду зубов и исчез за другой щекой.

— Что-то случилось?

Саваоф Теодорович повернулся к ней. Второй глаз, до этого ярко-зелёный, превратился в угольно-черный.

Глава 8. Картинная галерея

На кухне стояла звенящая тишина, нарушаемая только тиканьем часов, которое казалось сейчас до неприличия громким. Ева поднялась из-за стола, чтобы достать кружки и налить чай себе и Саваофу Теодоровичу, который уже несколько минут задумчиво рассматривал графин с водой. Ужин в его тарелке, приготовленный Евой, давно остыл, но он, казалось, и вовсе не замечал его присутствия.

— Раньше у меня оба глаза были зелёными, — наконец нарушил тишину Саваоф Теодорович, всё-таки обратив внимание на еду у себя под носом. Ева в это время вернулась с чайником и налила ему в