Джоанн Харрис - Спи, бледная сестра Страница 22

«Что мать, что дочь», — шепчет он, притягивая меня к себе, но я не понимаю, что он имеет в виду. Он странно пахнет — чем-то соленым, как река после дождя, и у него очень холодные губы. Я пытаюсь оттолкнуть его, я не понимаю почему, но мне страшно, когда он целует меня — так мужчины целуют взрослых теть.

Я говорю «нет!», но он лишь смеется и говорит «иди сюда» и еще что-то, чего я не понимаю. Он такой сильный, что я не могу шевельнуть руками, чтобы оттолкнуть его. Я бы его укусила, но я знаю, что он мамин гость, а мне так хочется, чтобы мама любила меня и позвала жить с ней. Я не хочу быть маленькой. Но я едва могу дышать. Я пытаюсь сказать: «Хватит, вы меня слишком сильно держите», но слова не идут. Он вдруг толкает меня на кровать. Он такой тяжелый, я боюсь, что он меня раздавит. Он начинает стаскивать с меня ночную рубашку. Теперь мне удается чуть вскрикнуть, но он зажимает мне рот рукой. Я начинаю сопротивляться — пусть маленькая, неважно, мне все равно, что мама узнает, мне все равно, что тетя Эмма… Получилось впиться зубами в его руку, я кусаю изо всех сил. Вкус ужасный — пот и одеколон, но он ругается и отпускает меня. Я набираю воздуха и кричу:

— Мама!

Он снова чертыхается и больно бьет меня по лицу. Я снова кричу, и он хватает меня за шею. Он все время ругается, говорит: «Сука сука заткнись сука заткнись заткнись…» Мое лицо прижато к подушке, и я не могу дышать. Голова моя надулась как шарик. Кажется, она готова лопнуть, и я не могу кричать, не могу дышать, едва могу двинуться, потому что он на мне, и я не могу дышать, не могу дышать. Кажется, он отодвигается куда-то, далеко-далеко, и я едва чувствую подушку во рту, едва ощущаю запах крахмала и лаванды от плотного белья. Вдалеке раздается мамин голос. Она зовет меня:

— Марта?

Потом — ничего.

Я начинал терять терпение. Она сидит там целую вечность, можно было десять раз судьбу предсказать! А когда она наконец выйдет, платить чертовой цыганке придется мне. К тому же я порядком замерз, сидя на одном месте. Я встал и вошел в шатер.

На миг я растерялся — палатка казалась пещерой, на стенах плясали отражения факелов, я словно оказался в пирамиде какого-нибудь мертвого фараона. Потом глаза привыкли, и я понял, что это все равно просто маленькая палатка, захламленная обычными пожитками ярмарочных шарлатанов, а солнечный свет, льющийся внутрь, играет на обильной позолоте и стекле, вот и все. Эффи даже не вздрогнула, когда я отбросил полог, она сидела спиной ко мне, безвольно свесив голову набок. «Шехерезады» и след простыл.

Заподозрив недоброе, я одним прыжком подскочил к Эффи. Я выкрикивал ее имя, тряс ее за плечи, но она обмякла, как тряпичная кукла, а глаза были открыты и пусты. Чертыхнувшись, я поднял ее со стула и вынес на солнце. Перед шатром на мои крики уже собралась небольшая толпа зевак. Не обращая внимания на их болтовню, я положил Эффи на траву и, убедившись, что у нее нет никаких видимых повреждений, высыпал содержимое ее сумочки в поисках нюхательной соли. Какая-то женщина сзади закричала — наверное, решила, стерва, что я граблю леди, потерявшую сознание, — и я грубо рявкнул на нее, отчего другая женщина охнула и потянулась за собственной бутылочкой с солью. Назойливый тип с армейскими усами потребовал объяснений, бледный юнец предложил бренди, которого у него не оказалось, а женщина с крашеными волосами попыталась привлечь к себе внимание, неубедительно изобразив обморок. Да уж, настоящий водевиль. Кто-то отправился за констеблем, и я раздумывал, не пришло ли время Мозу откланяться, но тут Эффи с ужасом уставилась на меня и пронзительно, безумно завопила в необъяснимом ужасе. Тут появился констебль.

Его приветствовали невообразимым гамом: женщину ограбили; вот этот человек напал на бедную даму средь бела дня; у нее был припадок; какое-то животное сбежало из шоу диких зверей и напугало дам — это следует запретить… Глаза констебля оживились, и он полез в карман за блокнотом.

С моей помощью Эффи села и теперь растерянно терла глаза.

— Все в порядке, — заорал я, стараясь перекричать галдеж. — Я… муж этой леди. Она потеряла сознание от жары.

Но я видел, что общественное мнение настроено против меня, и, предчувствуя необходимость долгих и малоприятных объяснений в полицейском участке, снова подумал, не следует ли мне просто исчезнуть сейчас, пока еще позволяют время и неразбериха. А Эффи — с ней все будет в порядке. В конце концов, она в какой-то мере сама виновата — не завизжи она так по-идиотски, я бы вполне сумел все уладить. А она из меня сделала прямо насильника. К тому же следовало подумать о Генри. Я уже почти решился, но тут заметил рядом женскую фигуру, и сквозь гул толпы зазвенел знакомый чистый голос:

— Марта, дорогая моя, с тобой все в порядке? Я же просила тебя не переутомляться. Вот результат! — Я заметил блеск прищуренных ярких глаз и услышал ее настойчивый шепот: — Тихо ты, идиот! Ты что, мало натворил? — Я машинально подвинулся, и она заняла мое место рядом с Эффи, протягивая ей флакон с нюхательной солью и щебеча.

— Фанни! — беспомощно сказал я.

— Заткнись! — прошипела она.

— Ну, Марта, милая моя, ты можешь встать? Давай я тебе помогу. Вот так, держись за маму. Хорошо. Вот так, моя хорошая. — Все еще поддерживая смущенную Эффи за талию, Фанни повернулась к констеблю. Бедняга вконец растерялся. — Офицер, — резко сказала она. — Не могли бы мы попросить вас исполнить свой долг и разогнать это… это стадо, пока они еще больше не взволновали мою дочь?

Полицейский растерялся. Я видел, как он пытается сохранить остатки самоуверенности. Он по-прежнему смотрел на нас с подозрением, но Фанни явно подавила его своей личностью.

— Ну? — нетерпеливо сказала Фанни. — Неужели мы должны терпеть домогательства этих вульгарных зевак? Разве моя дочь — экспонат, чтобы ее разглядывать? — Она повернулась к толпе в роскошной праведной ярости. — Проваливайте! — скомандовала она. — Давайте, шевелитесь. Шевелитесь, я сказала!

Народ нехотя расходился, и лишь тип с усами стоял на своем.

— Я требую объяснить… — начал он. Фанни уперла руки в бока и шагнула вперед:

— Ну вот что…

Фанни сделала еще шаг. Их лица почти соприкоснулись. Она что-то очень тихо прошептала.

Усатый джентльмен подпрыгнул как ужаленный и заторопился прочь, изредка оглядываясь на Фанни в почти суеверном страхе. Затем она снова подошла к нам, блистая беззаботной улыбкой.

— Вот так, офицер, — сказала она. — Так это делается. — Констебль топтался в нерешительности, и она продолжила: — Моя дочь очень чувствительна, офицер, ее может расстроить любая мелочь. Я предупреждала зятя, что не нужно водить ее на ярмарку, но он все делает наоборот. И поскольку он абсолютно не понимает, как обращаться с юной леди в интересном положении…