El creador en su laberinto - Андрей Миллер Страница 23

Нужно же что-то делать!

Голова ныла, ощутимо подташнивало, ноги еле шевелились. Но хуже всего было осознания масштабов той задницы, в которой я оказался — по сравнению с нынешним положением прошлое утро уже не казалось таким ужасным.

Даже ощущение нереальности всего происходящего, такое чёткое при первой встрече с деревенскими и виде их палаты «от губернатора», почти пропало. Пули над головой ночью свистели совершенно по-настоящему, никаких глюков. Да и исполненный Олей минет вышел, знаете ли, весьма убедительным. Это вам не эротические сны. А я, чтобы вы знали, сексуальный опыт имею приличный.

Вчера днём я и в ту безумную идею про гибель всей компании на трассе мог поверить, хотя бы отчасти. Но кому и зачем в мёртвых стрелять? Бред!

Ничего разумного мозг выдать не мог, зато на ум пришла песня, которую я пел в последний нормальный вечер. Ещё будучи, чёрт возьми, недоволен его ходом… идиот. Вряд ли песня могла сильно поднять настроение, но я всё равно напевал на ходу:

Явился ангел с золотой трубою,

И наступила всем труба!

Мы, конечно же, помрем с тобою,

Мы, конечно же, помрем с тобою —

Вот такая вот нелепая судьба!

Как раз во время припева про четырёх коней я увидел выезжающих из-за холма всадников. Бежать от них, ясное дело, было бесполезно. И прятаться в траве поздно: меня заметили. Что ж, хотя бы пулемёта у конницы не было, да и никто мне ничего не командовал. Эти странные люди просто поехали навстречу.

Это даже не Смерть, Голод, Война и Пиздец. Сколько их там? Целый, мать его, эскадрон! И вроде в форме, да в какой-то странной…

— Борис! Борис!

О, так они меня знают. Это может быть и хорошо, и плохо — сразу не угадаешь. «Те, кто принял очертанья Зверя — получается, по-взрослому попал…»

— Свои, Борис!

Ну, свой своему поневоле брат. Народная наркоманская поговорка. Довольно скоро конный эскадрон доехал до меня, и уже ничему не удивился. После деревни долбославов с современной больничной палатой, после пулемёта и всей прочей херни…

Я вообще-то медиевист и в Новейшей истории соображаю плохо. Но эти мужики явно напоминали то ли казаков времён Первой мировой или Гражданской, то ли «белых» — ну, хотя бы не красноармейцев. Кто в потёртой гимнастёрке, кто в бурке, кто в яркой черкеске с рядами газырей на груди. Каждый при пышной папахе, завидных усах. Шашки и старые винтовки.

А я только-только забыл про безумие, успел ощутить окружающее рациональным!

У командира был взгляд — точно у Врангеля на фотографиях, но одежды горцев он не носил. Напротив: в приличном мундире, однозначно царском. При погонах, только я их рассмотреть снизу не мог. В фуражке. И усики аккуратные, тонкие.

— Любо, Борис, что тебя встретили? А где остальные? Где дивчины ваши? Пошто не здороваешься?

— Я не помню ничего. Вообще. — оставалось только отвечать честно.

— И есаула забыл? Во дела… ну да тут и не такое случается. Ты, Борис, хлопец толковый. Я переживал, беспокоился: уйдёшь ли от очистки? Ушёл, орёл! А как друзей потерял, тож запямятовал?

— Один в лес убежал. Одна на машине уехала. Двое в деревне остались…

— В деревне? Ой, не к добру, не к добру… А шо, смешнявую вашу починили они? Во дают… Да теперь, боюсь, край деревне нехристей. Но ты не горюй раньше времени, мы ведь проверим ищо. Авось пронесло, авось сговорились. Глядишь — и друга найдём твоего, и светленькую… гарна она дивчина, ай да гарна!

Хороша, что уж говорить. Сосёт как пылесос. Только отчего-то не радовал меня такой опыт, ну вот ни капельки.

Но бодрая речь улыбающегося есаула внушала какую-никакую уверенность. Он казался не более адекватным, чем жители покинутой деревеньки, но явно был настроен дружелюбно. Даже если Славику не помочь, а Вику и спасать не надо — хоть с остальными разберёмся… может быть.

Меня усадили на коня. Эскадрон тронулся.

— Опять, мразота, очистку устроили! — негодовал есаул на ходу. — Раньше у нас вольница была: чего угодно лихой душе, то и твори. А теперь чуть какое веселье, так сразу очистку. Ну подумаешь, погуляли мы малясь, победокурили, порубили кого. Велика ли печаль? А губернатор опять архаровцев своих навострил, поди ж … Но мы, Боря, больше за кордон не пойдём. Нет! Надоело старику-есаулу бегать. Была не была: на хуторе окопаемся. Встретим, покажем кузькину мать! А ты пошто смурной такой? Да не боись! Я дам тебе «Парабеллум»!

«Парабеллум», конечно, вещь хорошая — но против пулемётов на бронемашинах как-то не очень. И не горел я желанием биться непонятно с кем да непонятно за что. Но выбора не оставалось, по крайней мере — пока. Сейчас следовало подыгрывать.

Тем более что старый немецкий пистолет мне действительно дали, а с ним стало спокойнее. Оружие всегда придаёт уверенности, чтобы вы знали.

Мы ехали через поле, теперь уже тянущееся до горизонта во все стороны. Всадники распевали песни: дескать, только пуля казака в степи догонит, только шашка казаку в степи жена! Я слов толком не помнил, но по возможности подпевал, чтобы не вызывать лишних подозрений.

Правду ли сказал есаул? Приближает ли меня эта конная прогулка к Кабану, Оле, Славику? Пёс знает.

Спустя час, два или все три (по крайней мере, задница в седле разболелась уже неимоверно) на горизонте опять показался лес. Уже не такой высокий и густой, наверняка заболоченный. А перед ним стоял приличный хутор из нескольких домов и амбаров. Оттуда какие-то люди приветственно махали руками.

Издалека хутор выглядел не так стрёмно, как старообрядческо-долбославная деревня. Однако мысль о том, что загадочная «очистка» по воле губернатора скоро доберётся сюда, расслабиться никак не позволяла.

— Я это… я же не воин.

— Ищо какой воин! — прогрохотал есаул. — Ищо какой! Я ж усё видел, я-то усё помню! Ай да славно повоюем, ай да пустим кровушку! Любо!

Оставалось сделать вид, будто я очень воодушевлён.

***

На хуторе были и другие вооружённые казаки, а вот женщин и детей не оказалось. Вряд ли здесь сейчас кто-то действительно занимался хозяйством: владельцы или сбежали, или погибли. А люди есаула заняли