Дмитрий Герасимов - Если небо молчит Страница 23

– Заткнись! – В трубке было слышно, как у девушки стучат зубы – то ли от волнения, то ли от злости. – Заводи эту пластинку другим дурочкам! А я звоню в прокуратуру!

– Звони, милая, – печально разрешил Максим. – Там хорошо знают, что мужчина, бросивший женщину, потом долго мерещится ей повсюду – и на улице, и на экране телевизора.

Он чувствовал, что блефует неумело, что выдает себя с ног до головы, но никак не мог придумать правильный ход. Правая его лопатка была прочно прижата к полу, а левую он из последних сил удерживал на весу, демонстрируя противнику, что не побежден. Это самое скверное положение в борьбе. Противник входит в раж, ему остаются считаные мгновения до чистой победы, а у поверженного только два пути: опустить вторую лопатку и уповать на милость победителя, или… выкручиваться до последнего, а проиграв, все равно оспаривать поражение.

– Звони, – повторил Максим уже более решительно. – Но учти: завтра, когда твой нелепый наговор станет очевидным, я подам на тебя в суд за клевету. Адвокат, представляющий мои интересы, – из конторы «Глуз энд партнерс». Почитай о них в Интернете, дорогая. Они позаботятся, чтобы клеветницу, наветчицу отчислили из института и вдобавок отсудят у нее кучу денег!

– Хорошо, что ты заговорил о деньгах, – спокойно перебила Светка. – Я не настолько кровожадна, чтобы упечь тебя в тюрьму лет на двадцать. Сойдет, если ты пострадаешь финансово. Но выбирать – тебе.

– Ты просто шлюха! – вырвалось у Максима.

– Нет, – усмехнулась в трубку девушка, – я – «пещера неожиданностей». – Она цокнула языком от удовольствия: вторая лопатка прижата к полу. – Даю тебе два дня, Максик. Мне нужно десять тысяч долларов. Два дня без напоминания. По умолчанию – звонок в прокуратуру. Пока, милый. – И она нажала «отбой».

Максим бессильно уронил руки на одеяло. Вот тебе и девочка-лирик!

Месть обманутой, уязвленной женщины жестока, безрассудна и потому плохо просчитываема. Любящая или мстящая, страстная или ненавидящая – женщина всегда за гранью координат, потому что невидимый тумблер ее разума уже давно в положении «off».

«В отличие от тебя, Максик, она не блефует, – с горечью констатировал он сам себе. – И через два дня позвонит во все правоохранительные структуры, которые только найдет в телефонном справочнике. А заодно – на телевидение, в редакции газет и на всякий случай для верности – в Администрацию Президента. Дело скверно, фон Штыц. Совсем скверно…»

В палату впорхнула та самая медсестра, что четверть часа назад подмывала больного на соседней койке.

Она жизнерадостно тряхнула русыми косичками, вытаращила на Максима зеленые глазищи и сообщила бодрым голоском:

– Танкован! К вам пришли. Из милиции…

5

– Антиох! – взвизгнула Маргарита.

Седая лохматая голова вздрогнула за ширмой, и на медсестру испуганно зыркнули быстрые глаза. Через мгновение матовые створки раздвинулись, и на середину комнаты выползло косматое чудище в синей больничной пижаме и рваных шлепанцах.

– Я чуть сознание не потеряла от испуга! – всплеснула руками девушка, едва переводя дух. – Что ты здесь делаешь? Почему не в палате? Я тебя спрашиваю, Антиох!

– Я здесь… беседую с покойным, – медленно ответил тот.

Ему, наверное, было под шестьдесят. Странный человек без возраста и без фамилии. С длинными пепельными космами, иногда убранными назад в хвост, а чаще просто – свалявшимися и небрежно рассыпанными по плечам, неряшливой седой бородой, с землистым лицом, похожим на обугленный пергамент, и ясными, умными глазами непонятного цвета, он походил на паломника или горестного скитальца из былинных сказок. У него даже имя было подходящее – какое-то древнее, то ли греческое, то ли славянское.

Высокого роста, широкоплечий, с огромными, жилистыми ручищами, он выглядел скорее устрашающе, чем жалостливо. Впрочем, в городке его никто не боялся, а многие даже подтрунивали над косматым чудаком с добрыми глазами и странноватыми речами.

Маргарита считала Антиоха забавным, добрым и, как многие в Сыром Яру, называла его на ты. Он же, напротив, выкал всем без исключения, даже пятилетним малышам.

Антиох имел обыкновение говорить витиевато, образно, с каким-то лишь ему одному известным подтекстом. Это – в те дни, когда он был словоохотлив. Но бывало, чудак уходил в себя, замыкался, становился молчаливым и даже угрюмым. Его резкие перепады настроения, странности в поведении и в одежде, глубокомысленные, почти дидактичные речи в совершенно обыденных ситуациях закрепили за ним славу «слегка тронутого», «чуть шизанутого», «пыльным мешком по голове трахнутого» бездельника.

Сколько Маргарита его помнила, он никогда нигде не работал. Летом жил в вагончике рядом с сельскохозяйственными угодьями, а зимой находил приют в маленькой пристройке к часовне на заднем дворе городского храма. Каким образом этот странный бородач добывал себе кусок хлеба – оставалось загадкой. Иногда Антиох попрошайничал на паперти, но чаще, как он сам любил выражаться, «просил милостыню у природы». Косматый чудак бродил по лесу в поисках «целебных корешочков и лекарственных травушек», а также собирал «ягодки, грибочки, орешки, взращенные Богом там, где и человек-то, наверное, не ступал».

В больницу Антиох попал неделю назад с диагнозом «острое пищевое отравление». По его собственному признанию, он «налупился грибочков», и один из них, видимо, «оказался отступником».

– Он притворился съедобным, – объяснил бородач врачу. – Даже грибы умеют притворяться, не только люди. С виду – обычный боровичок, а душа – поганистая. И с такими грибочками, как с людьми: пока не отравишься – не поймешь, что внутри.

Маргарита заморгала, полагая, что ослышалась.

– С кем… ты беседуешь?

– С покойным. – Антиох задумчиво почесал бороду. – Понимаете, душа страдальца еще какое-то время будет здесь. – Он обвел ручищами палату. – Ей нужно высказаться, пока есть время.

– Ты разыгрываешь меня?

– Ну что вы… – Он покачал косматой головой. – И в мыслях не было. Я нарочно удрал сюда втайне от всех, чтобы побыть наедине… Если меня сегодня выпишут днем, то вечером на службе успею поставить свечку. И записочку подам об упокоении новопреставленного Михаила.

– Михаила?.. – растерянно пробормотала Маргарита. Перед глазами всплыла табличка, еще вчера вечером висевшая в ногах больного: «М. Струковский, 1948 г. р. Аневризма аорты». – Откуда ты знаешь его имя?

Антиох пожал плечами.

– Он мне сам сказал…

– Кто? – Маргарита не верила ушам.

– Убиенный Михаил.

Девушка почувствовала, что пол уходит из-под ног.

– Откуда… С чего ты взял, что он был убит?