Александр Пелевин - Здесь живу только я Страница 23

Но через несколько месяцев пропал котик. Долго его искали — нигде найти не могли. Как будто в воду канул. Убежал, вестимо. Сильно тогда расстроился Владимир Ильич, хмурый стал, неразговорчивый. И состояние его стало ухудшаться — до того ухудшаться, что стало ему еще хуже, чем раньше. Даже с постели не вставал. "Найдите котика моего" — говорит.

Собрались тогда партийные товарищи и решили найти Ильичу котика во что бы то ни стало. Пустили клич по всему Советскому Союзу: "Товарищи! У Владимира Ильича Ленина пропал котик!". И уже на следующий день один рабочий принес в дом Ленина котика. Посмотрел Ленин на котика, покачал головой и сказал: "Нет, товарищ, это не тот котик. Но пусть у нас останется, ему наверное жить негде." Остался котик у Ильича. А потом принесли еще одного котика, но он тоже был не тот. И его тоже Ильич у себя оставил. А на следующий день еще несколько котиков принесли.

И стали со всей страны стекаться к Ленину рабочие и крестьяне, да котиков ему дарить. Много их теперь было у Ильича, полный дом теплых и пушистых котиков — и все добрые, ласковые, игривые. Радовался Владимир Ильич котикам, стал с ними играть, смеяться, веселиться. Только иногда вздыхал, что того котика так и не нашли.

Так и жил теперь Ильич с котиками, но на состояние его больше не улучшалось.

И однажды утром зашла Надежда Константиновна в его спальню — а Ильича нет. Только котики на кровати лежат, свернувшись клубочком, мурлычут. Спрашивает она: "Котики, котики, вы Владимира Ильича не видели?". "Нет, Надежда Константиновна, не видели" — отвечают котики, а сами хитро улыбаются.

Так и не нашли тогда Владимира Ильича.

А советскому народу сказали, что он умер.

***

В одну из ночей, когда Смородин задремал на работе, его разбудил грохот, раздавшийся в коридоре.

Он разлепил сонные глаза, поднял голову и взглянул на часы: они показывали без четверти три ночи.

«Наверное, в коридоре упала вешалка», — подумал он, встал и направился к выходу из кухни.

На пороге он замер: входная дверь была настежь открыта.

Бешено заколотилось сердце. Он точно помнил, что закрывал дверь на замок.

«Все. Это конец. Обокрали? Но зачем? Черт, черт, черт», — мысленно ругаясь и пытаясь унять дрожь в ногах, он включил в коридоре свет и подошел к двери.

Выглянул на лестничную площадку – темно, пусто и тихо.

Смородин попытался обдумать все возможные варианты. Воры? Но здесь нечего воровать, разве что кто-то хотел украсть очень важную для него вещь. Может быть, это Грановский? Да, точно, скорее всего, это Грановский, успокаивал себя Петр, видимо, он что-то забыл здесь и вернулся ночью. Но если это Грановский… Черт, ведь я спал как убитый, думал он. В любом случае, с этой работой, похоже, можно попрощаться.

Смородин вернулся обратно в квартиру. Проверил двери в остальные комнаты: заперто. Значит, вор (если это был вор) ничего не украл. А может быть, он взял все, что захотел, и закрыл за собой двери? Но тогда почему он не закрыл входную? Не успел? Испугался? Чего он испугался?

Нет, все же это Грановский. Скорее всего, это был Грановский.

Но, мать вашу, почему тогда он не закрыл за собой дверь?

Смородин сжал зубы в бессильной злобе. Такого с ним еще не бывало.

Еще раз выглянул из-за двери на лестничную площадку. По-прежнему было темно и спокойно.

«И все же надо выйти и проверить. Вдруг кто-нибудь есть».

Он достал из кармана связку ключей, вышел на площадку, захлопнул за собой дверь, сунул ключ в замочную скважину и остолбенел.

Вместо давно знакомой строки из стихотворения на двери висела белая табличка с корявой надписью:

ПОЛЕЗНЫЕ МНЕ ЛЮДИ

Растерянно дергалось правое веко.

Смородин испытал давно забытое чувство «дежа вю». Когда-то это уже было. Но почему? Откуда? Что здесь происходит?

Стоп.

Это, видимо, проделка хулигана, который проник в музей. Кто-то решил подшутить. Что ж, тогда перед тем, как уволиться, придется раскошелиться на новую табличку.

Смородин повернул ключ и закрыл дверь.

Спускаясь по лестнице, он пожалел, что с собой нет фонарика – темнота была настолько плотной, что, казалось, в ней могут увязнуть ноги. И здесь Смородина снова охватило это ложное воспоминание о событиях, которых никогда не было.

Он спускался, держась рукой за стену, чтобы не споткнуться. Было все так же тихо – ни единого звука. Дергалось правое веко, колотилось сердце, казалось, вот-вот снова проползет по позвоночнику белая многоножка. Все сильнее дрожали ноги.

Спокойно, спокойно, думал про себя Смородин, здесь нет ничего страшного. Все в порядке. Все нормально. Такое бывает.

Наконец он спустился, добрался до двери подъезда и надавил на неё – та поддавалась с трудом, будто ей было больше полувека. Он вышел во двор и огляделся.

Стоп. Какой к черту двор? Эта дверь всегда вела на улицу.

Петр в растерянности оглянулся назад.

«ЗДЕСЬ ЖИВУ ТОЛЬКО Я» — написано было на белой бумажке, приклеенной к двери.

Теперь ему стало по-настоящему страшно.

Ощущение «дежа вю» смешалось с отвратительным чувством приближающейся панической атаки. Смородин схватил себя за плечи и принялся гладить свои руки: это был неплохой способ хоть как-то остановить лавину, но было поздно, она приближалась и готова была затопить Петра с головой.

Он затравленно оглянулся по сторонам: это был обычный тесный дворик-колодец, каких тысячи в Петербурге. Постаревший от осени дворик, пропитанный затхлостью палой листвы.

Матовый свет занавешенных окон разбавляет собой темноту.

Темнота здесь настолько плотна, что в ней увязают ноги и мерзнут пальцы.

По телу Петра пробежала когтистая дрожь. Дыхание сперло в груди, непослушные пальцы играли фокстрот на невидимом пианино; он понял, что все это снилось ему, а может быть, вовсе не снилось, а может быть, просто он сходит с ума.

Сходит с ума.

Петр схватился рукой за стену и медленно, тихо пошел в сторону арки, оглядываясь по сторонам. Ни звука, ни шороха не было слышно. Не было ветра. Только шумело в ушах и по-прежнему билось сердце.

Арка вела в точно такой же дворик.

Здесь никогда не было таких дворов: Петр много гулял по этим местам и не видел, чтобы здесь было что-то подобное. Страх, однако, стал постепенно исчезать, уступая место осторожному любопытству.

Смородин посмотрел вверх: над ним было абсолютно чистое звездное небо, какого не бывает в городе. Последний раз он видел такое небо два года назад, когда на неделю приехал в деревню.

Теперь он снова видел млечный путь и ковш Большой Медведицы.

Пошарил по карманам: сигареты остались в музее. Надо было вернуться за ними, и он пошел обратно, иногда поглядывая на небо.