Стивен Кинг - Темная любовь (антология) Страница 23

4

Среда

Великий день! Я снова ее увидел. Либо она работает в одном из домов переулка, в котором расположено кафе, либо, возможно, живет тут или снимает комнату. И зовут ее Анна! Красивое имя, не так ли? Когда я увидел ее, проходя по оживленной улице после обеда, она была с неряшливого вида дурнушкой, и я услышал обрывки их разговора, следуя за ними на близком расстоянии, но так, чтобы меня от них отделяли двое-трое прохожих. Само собой разумеется, они задушевные подруги — шли они, обнимая друг друга за талию, как часто водится у подруг.

К несчастью, я потерял их из вида на рынке и вернулся в садик при ресторане, где на этот раз заказал для утешения вина, и внимательнейшим образом изучал всех люден за соседними столиками, а также прохожих. Увлекательнейшее занятие, которое никогда мне не приедается. К несчастью, официант заметил мою привычку иногда подрезать ногти складным ножом. Нож довольно большой, всегда остро наточен, и официант косился на меня с опаской, что, в свою очередь, породило во мне тревогу. Я небрежно убрал нож, но кончики моих пальцев, касаясь края столика, дрожали.

Он отворачивается с некоторым облегчением, а когда он скрывается внутри ресторана, я допиваю оставшееся в рюмке вино и ухожу в дальний уголок сада, обслуживаемый другими официантами, и заказываю еще вина. Теперь меня укрывает пальма в кадушке, а между мной и соседними столиками подстриженная живая изгородь. Официанта, чье любопытство заставило мой внутренний колокол пробить сигнал тревоги, нигде не видно. Но в будущем следует быть осторожнее, пусть я и уверен, что ни в моей одежде, ни в манерах нет ничего, что выделяло бы меня в толпе. Теперь я чувствую себя прекрасно и наслаждаюсь теплотой вина.

Где-то военный оркестр играет какую-то старинную мелодию в ритме вальса, и в воздухе веет запахом цветущих лип, чьи стройные ряды окаймляют соседний проспект.

Звук оркестра приближается, и я чувствую нарастающее оживление среди окружающих меня. А! Вот они наконец! Оркестр гусарского полка, музыканты, такие бравые в туго застегнутых ало-синих мундирах, инструменты блестят в бледном солнечном свете, а офицерские плюмажи колышутся от легкого ветерка. Какое великолепное зрелище! Кровь быстрее бежит в жилах, и я вскакиваю, как и многие вокруг. Девушки улыбаются и машут платочками музыкантам, во главе которых едет одинокий всадник на белом коне, и я вижу, как блестят слезы на глазах стариков, вытянувшихся рядом со мной по стойке "смирно"!

Но радостное возбуждение во мне угасает. Их удаляющиеся спины и тупое восхищение военных старикашек вокруг живо напомнили мне омерзительного старого вояку в моем пансионе, и небо будто заволакивает туча, хотя солнце светит по-прежнему. Когда музыка замирает вдали, я сажусь и замечаю нескольких крупных жуков, ползающих под моим металлическим стулом. Они тоже внушают мне омерзение, но я удерживаюсь и не давлю их, ибо для меня всякая жизнь свята, кроме жизни отвратительных людей. Я перехватываю взгляд молоденькой девчушки, которая смотрит на меня с легкой тревогой, и быстро придаю своему лицу невозмутимость. Когда я выхожу из сада, день кажется мне серым и пыльным.

Когда я днем возвращаюсь в пансион, как обычно через боковую дверь, и поднимаюсь по плохо освещенной лестнице, в сумраке до меня доносится скрип половицы. Затем я вижу фрау Маугер. Она стоит возле моей двери. Мои подозрения относительно нее обретают четкость. И еще более подкрепляются, когда я вижу, как она поспешно прячет за спиной большую связку ключей. Я знаю, что это ключи, так как раньше видел их у нее на поясе. Пока я поднимаюсь, она изображает на лице то, что у нормальных людей считается улыбкой.

— А вот и вы, — говорит она смущенно. — Я надеялась вас застать. Как вы знаете, за комнаты платят сегодня вечером.

Я не прожил здесь и недели, но проглатываю возражение, которое рвется с языка, а просто киваю и направляюсь с бумажником по коридору к самому дальнему газовому рожку. Я отложил некоторую сумму на ежедневные расходы. Извлекаю бумажку самой низкой деноминации и возвращаюсь с ней к фрау Маугер. Я говорю ей, что это плата за следующие две недели. На ее лице алчность борется с радостью.

Она выдаст мне квитанцию, если я загляну в ее гостиную, когда спущусь к обеду, говорит она. В конце фразы сквозит сарказм, так как она догадалась, что у меня нет желания вкушать так называемые яства ее стола. Но я жиденько ей улыбаюсь и жду, пока она спустится по лестнице под жесткое шуршание юбок. Затем я отпираю дверь, зажигаю лампу, потому что в мою комнату света снаружи почти не проникает, и улыбаюсь про себя в полумраке: абажур лампы уже нагрелся. Значит, она была в комнате.

Я выворачиваю фитиль, запираю дверь изнутри и придирчиво оглядываю свое скудное имущество. И сразу вижу, что чемодан чуть-чуть сдвинут. Я осматриваю замки. Все в порядке. Я убежден, что без ключа открыть чемодан можно только либо сломав замки, либо разрезав кожу. Впрочем, в нем нет ничего для меня опасного. Все записи, включая и дневниковые, я ношу с собой.

Умываюсь, выхожу и тщательно запираю за собой дверь, прилепив с помощью слюны поперек щели волос, который снял с воротничка. Перед тем как выйти из дома, останавливаюсь у двери гостиной фрау Маугер. И слышу позвякивание монет. Стучу и сразу же вхожу. Она буквально взвивается из-за стола, на котором возле ржавой жестяной коробки лежат кучка монет и пачка банкнот. В глазах у нее ярость, но я сухим спокойным тоном говорю, что постучался, прежде чем войти. Она выслушивает мою ложь, еле сдерживаясь, так как знает, что я лгу, бормочет что-то невнятное и придвигает мне по выгоревшему зеленому сукну стола сдачу и расписку на грязном клочке бумаги. Я выхожу из комнаты молча, даже не кивнув. Пыльный уличный воздух приятнее затхлых запахов меблированных комнат. Часа два я бесцельно брожу по улицам, наслаждаясь суетой вокруг, свежим ветром, треплющим мне волосы, и не пропускаю ни единой привлекательной женщины, оказывающейся в поле моего зрения. По большей части они плохо одеты — то ли белошвеи, то ли прислуга, то ли фабричные работницы, — но порой мой взгляд завораживает привлекательная дама в элегантном туалете, с блеском в глазах и грациозной походкой. Но я умело скрываю свое восхищение: смотрю на витрину, не спуская глаз с отражения такой женщины. Я превосходно умею проделывать это и еще ни разу не попадался… кроме одного случая… Но записывать на бумаге не стану; слишком интимно.

Разумеется, я высматриваю Анну, но, видимо, сегодня она не появится. Жаль! Потому что я чувствую, что мне пора представиться. Под вымышленным именем, разумеется. Ни в коем случае нельзя открыть, кто я такой на самом деле. Слишком… чуть было не написал "инкриминирующее но это абсолютно не подходящее слово. Может быть, "разоблачительно"? Нет, не подходит и это слово. Оставлю тут пробел. Ну, вот! Если меня осенит, впишу позднее. Ха-ха! Сегодня у меня необычно веселое настроение, и я подумываю о каком-нибудь приключении.