Клайв Баркер - Таинство Страница 23

— Полагаешь, я так жажду твоих ласк? Господи боже мой, как ты заблуждаешься! Я ведь с тобой играю. Делаю вид, что возбуждаюсь, но на самом деле вовсе тебя не хочу.

— Это неправда.

Она услышала обиду в его голосе и удивилась. Такое случалось редко и, как все редкое, было дорого. Роза сделала вид, что ничего не заметила, потянулась к потертой кожаной сумке и достала зеркало. Пересела ближе к свечам и стала разглядывать свое отражение.

— А вот и правда, — не сразу сказала она. — Если между нами и было что-то, теперь оно умирает, Джекоб. Может, я когда-то и любила тебя, но уже забыла, как это бывает. И, откровенно говоря, вспоминать не хочется.

— Отлично.

Она поймала отражение Джекоба в зеркале и увидела, что он расстроен. Такое случалось еще реже.

— Как тебе угодно, — пробормотала она.

— Я думаю…

— Да?

— Мне хотелось бы какое-то время побыть одному…

— Здесь?

— Если ты не возражаешь.

Он щелкнул пальцами — в воздухе возникло огненное перышко, подпрыгнуло и погасло у него над головой. Ее не интересовал этот его дар. У нее были и свои знания, усвоенные мимоходом, как Стип усвоил свои. Так подхватывают шутки или сыпь.

«Пусть побудет один, — подумала она, — поразмышляет».

— Потом поешь? — спросила она, как заботливая жена, испытывая при этом какое-то извращенное удовольствие.

— Вряд ли.

— У меня пирог с мясом, если захочешь чего-нибудь.

— Неужели?

— Несмотря ни на что, мы можем поддерживать человеческие отношения.

Он выпустил из пальцев еще одну огненную стрелу.

— Не знаю. Может быть.

Она вышла, оставив Стипа наедине с его мыслями.

X

Пройдя половину пути от развилки до здания Суда, Уилл услышал за спиной скрип плохо смазанных колес. Он повернул голову и через плечо увидел не одну, а сразу две велосипедные фары. Выдохнув замысловатое ругательство, он остановился и стал ждать, пока Фрэнни и Шервуд с ним поравняются.

— Возвращайтесь домой, — сказал он вместо приветствия.

— Нет, — ответила Фрэнни, переводя дыхание. — Мы решили идти с тобой.

— Вы мне не нужны.

— Мы живем в свободной стране, — заметил Шервуд. — И можем идти куда хотим. Так, Фрэнни?

— Помолчи, — ответила Фрэнни и посмотрела на Уилла. — Я только хотела убедиться, что с тобой все в порядке.

— Зачем тогда ты взяла его? — спросил Уилл.

— Потому что… он сам напросился. Он не доставит хлопот.

Уилл покачал головой.

— Я не хочу, чтобы вы заходили внутрь.

— Мы живем в свободной… — начал было Шервуд, но Фрэнни его оборвала:

— Хорошо, мы туда не пойдем. Подождем тебя снаружи.

Понимая, что на меньшее она не согласится, Уилл двинулся дальше в сторону Суда, Фрэнни и Шервуд — следом. Он не обращал на них внимания, пока не добрался до живой изгороди перед Судом. Только тогда повернулся и сказал шепотом, что если они пикнут, то все испортят, и он больше никогда не станет говорить с ними. После этого предупреждения Уилл нырнул в стену боярышника и по заросшему травой склону направился к дому. В темноте он казался больше и напоминал громадный мавзолей, но Уилл видел, что окна светятся. Когда он шел на мерцание огня по коридору, его сердце наполнилось восторгом.

Джекоб сидел в кресле судьи, рядом на столе горел огонек. Услышав скрип двери, он поднял глаза, и Уилл увидел лицо Стипа — как только он его себе не представлял! Но все домыслы были далеки от реальности. В воображении Уилла лоб Джекоба не был таким высоким и ясным, а глаза — такими глубокими. И ему даже в голову не могло прийти, что волосы Стипа, ниспадавшие, как он думал, роскошными волнами, на самом деле коротко подстрижены — словно тень легла на голый череп. Он не мог вообразить тусклый блеск его бороды и усов, изгиб губ, по которым Стип несколько раз провел языком, прежде чем его поприветствовать.

— Добро пожаловать, Уилл. Ты заявился в неурочный час.

— Этим вы хотите сказать, что мне лучше уйти?

— Нет. Вовсе нет.

Он добавил к огоньку несколько кусочков трута, тот затрещал, посыпались искры.

— Я знаю, печаль принято скрывать под маской радости, когда ею и не пахнет. Но я ненавижу обман и притворство. Дело в том, что у меня меланхолия.

— Что такое… меланхолия? — спросил Уилл.

— Вот это честный мальчик, — сказал Джекоб с похвалой. — Меланхолия — это печаль, только сильнее. Это то, что мы чувствуем, думая о мире и о том, как мало мы понимаем, когда размышляем о неизбежном конце.

— Вы имеете в виду смерть и все такое?

— Одной смерти достаточно. Хотя сегодня я озабочен другим. — Он поманил Уилла пальцем. — Подойди ближе. У огня теплее.

«Слабый огонек на столе вряд ли дает много тепла», — подумал Уилл, но с радостью подошел.

— Так почему вы печальны?

Джекоб откинулся на спинку древнего стула, глядя на огонь.

— Это вопрос отношений между мужчиной и женщиной. Тебе пока не надо забивать этим голову — и радуйся. Откладывай этот вопрос как можно дольше.

Он полез в карман и вытащил еще немного трута для своего костерка. На этот раз Уилл стоял близко и смог разглядеть, что трут шевелится. Уилл недоумевал, чувствуя, как к горлу подступает тошнота. Он подошел к столу и увидел, что Стип держит в руке мотылька, зажав его крылышки между большим и указательным пальцами. Когда Джекоб бросил мотылька в пламя, его лапки и усики задергались, и на секунду Уиллу показалось, что струя теплого воздуха подхватит невинную жертву и отнесет в безопасное место, но мотылек не успел подняться достаточно высоко — крылышки вспыхнули, и он рухнул вниз.

— Живя или умирая, мы питаем огонь, — тихо сказал Стип. — Вот в чем меланхолическая истина вещей.

— Только в этом случае вы совершили принудительное кормление, — заметил Уилл, удивленный собственным красноречием.

— Мы вынуждены это делать, — ответил Джекоб. — Иначе здесь воцарится темнота. И как мы сможем видеть друг друга? Позволю себе высказать предположение, что тебя бы больше устроило топливо, которое не корчится, когда ты подкармливаешь им огонь.

— Да, — сказал Уилл, — устроило бы больше.

— А ты ешь колбасу, Уилл?

— Да.

— Она тебе наверняка нравится. Слегка подкопченная свиная колбаса? Или хороший стейк и печеночный пирог?

— Да, я люблю стейки и печеночный пирог.

— А ты не думаешь о животном, которое обделывается от страха, когда его тащат на бойню? А потом висит, подвешенное за одну ногу, и продолжает лягаться, а кровь фонтаном хлещет из шеи? Не думаешь?