Дональд Уэстлейк - Людишки Страница 24

— Я датчанин, — объявил клиент, запирая дверь. — Я твой первый датчанин?

Откуда ей знать?

— Да, — ответила Пэми.

— Хорошо. — Датчанин улыбнулся и подошел к широкому прямоугольному окну, чтобы задернуть шторы. Пэми сняла с плеча маленькую сумочку из кожзаменителя, стянула свободное светло-зеленое хлопчатобумажное платье, сбросила черные пластиковые башмаки на низком каблуке, в которых неизменно заступала на трудовую вахту, и тут здоровяк отвернулся от окна. Он просиял, увидев ее черную наготу, отвислые груди с большими сосками, худые жилистые бедра, пышный кустик волос на лобке. Когда он задернул занавески, в комнате стало темнее, все предметы окутала бледно-серая пелена, и глаза мужчины засияли, будто маленькие ходовые огни далекого корабля.

— Ты будешь груба? — спросил он, и, судя по интонации, вопрос этот прозвучал с надеждой.

Сломанная челюсть Пэми выдала на-гора еще одну противную ухмылочку.

— Настолько, насколько вы пожелаете, — ответила девушка.

Он подошел к ней, расстегивая ремень, потом протянул руку, обнял девушку и стиснул ей ягодицу.

— У тебя и зада-то нет, — сказал он.

— Зада у меня до жопы, — ответила Пэми. — И он стоит двадцать шиллингов.

— Да, да. — Датчанин стянул пиджак, сунул руку во внутренний карман, достал пухлый бумажник и небрежно швырнул пиджак на односпальную кровать. Он стоял, слегка покачиваясь, будто пьяный, шумно дыша ртом, перебирал хрустящие бумажки и бормотал при этом: «Франки… кроны… марки… Ой, все шиллинги потратил…»

Ей и прежде предлагали другие валюты, но Пэми никогда их не принимала. Поиски банка, готового обменять валюту на шиллинги, были сопряжены с огромными трудностями, приходилось подмазывать кассира, чтобы заставить его произвести обмен долларов или марок. Да еще непременное надувательство на курсе. Она уже собиралась поделиться с датчанином своими убеждениями и приготовилась вновь облачиться, обуться, подхватить сумочку и уйти, если у него не окажется шиллингов, но тут он бросил бумажник поверх лежавшего на кровати пиджака и сказал:

— Я достану, ладно.

И тяжело затопал к стенному шкафу.

Пэми взглянула на банкноты, торчавшие из бумажника. Все разные, и всех до черта. Вероятно, больше, чем она зарабатывает в месяц, если сложить суммы в разных валютах вместе. И никакого тебе надувательства на обменном курсе.

Верзила открыл скользящую зеркальную дверцу шкафа, крякнул, нагнулся и вытащил черный чемоданчик с блестящими хромированными замочками. Положив его на низкую тумбочку, датчанин достал из кармана ключи, отпер замки и поднял крышку. Он даже не пытался спрятать от Пэми содержимое чемоданчика, почти до отказа набитого пачками денег. Четыре или пять разных валют. Среди прочего нашлись и шиллинги: Пэми заметила пачки сотенных и пятисотенных. А поверх денег лежал охотничий нож в коричневых кожаных ножнах.

Пэми двинулась к двери, следя за руками белокурого здоровяка, который отложил в сторону нож и принялся копаться в груде денег. Она слышала о женщинах, которых убивали клиенты. Иногда их истязали, прежде чем прикончить, иногда расчленяли уже после умерщвления. Но с ней такого не случится. Если придется спасаться бегством, она бросит и платье, и сумочку, и башмаки. Все эти потери можно будет восполнить.

В конце концов блондин выудил из чемоданчика бумажку достоинством в двадцать шиллингов. Он держал ее двумя руками за уголки и разглядывал так, словно в жизни не видал ничего подобного. Банкнота была почти вся синяя, на лицевой стороне — портрет Мзее Джомо Кениата, преисполненного чувства ответственности и благородной заботы, а на оборотной — безмятежное семейство: лев, львица и игривые львята. Повернувшись к Пэми и подняв бумажку повыше, датчанин спросил:

— Знаешь, сколько она стоит?

— Двадцать шиллингов, — ответила Пэми.

— Да, конечно. Но сколько это фунтов, английских фунтов? Скажем, семьдесят пенсов. А в американских долларах — один. Один доллар, — снова улыбнувшись своей слюнявой улыбочкой, он добавил: — Это очень значительное количество денег — двадцать шиллингов. Надеюсь, ты обслужишь меня за них по первому разряду.

— Сами увидите, — ответила Пэми, протягивая руку за деньгами. Датчанин отдал ей бумажку, и Пэми повернулась, чтобы спрятать ее в левый башмак: она знала, что клиент не устоит перед искушением и облапит ее. «Я с ним быстро управлюсь, — подумала Пэми, когда руки блондина обхватили ее. — Через полторы минуты буду на улице».

Но не тут-то было. Раздевшись, датчанин стал похож на мокрого розового кита. Он фыркал и потел при каждом прилагаемом усилии, но, Боже, до чего же был вынослив! Он переворачивал Пэми и так, и сяк, и эдак, он даже заставил ее кончить (взаправду кончить!) два или три раза, а ему все было мало, он никак не мог остановиться, и Пэми уже начинала беситься, ибо для шлюхи время — деньги.

«Сейчас я его заражу», — подумала она, поскольку на смену обычному безразличию (заразится — плевать, не заразится — тоже плевать) пришло злобное желание непременно наградить толстого клиента своим «тощаком». Пэми исхитрилась напустить слюней сначала ему в рот, а потом — в задний проход. После этого Пэми перестала жалеть о потерянном времени. Какого черта? Надо было ловить момент. Этим она и занялась.

В конце концов клиент откинулся навзничь и принялся пыхтеть и отдуваться, а Пэми оседлала его, как мальчишка, катающийся на дельфине, и крепко обхватила ногами. Лицо и шея датчанина делались все краснее, бледные глаза вылезли из орбит, а во время оргазма он заорал, как баба. Истошный вопль перешел в булькающий хрип, и датчанин обмяк на матраце. Мышцы его расслабились, челюсть отвалилась, потухшие глаза уставились в потолок.

Обливаясь потом, Пэми разглядывала его, поглаживала себя по мокрому животу и вытирала ладони о бедра.

— Мистер? — позвала она.

Никакого ответа. Пэми осторожно попятилась и слезла с датчанина. Миновав на четвереньках его ноги и край кровати, она очутилась на полу и уставилась на своего клиента вытаращенными глазами. Тот лежал, будто большая тряпичная кукла, из которой сыплются опилки. «Я его убила, — подумала Пэми и блаженно улыбнулась при этой мысли. Прежде ей никогда не доводилось гробить людей. — Я прикончила его своей пиписькой».

Пэми огляделась, увидела открытый чемоданчик на тумбочке, и глаза ее загорелись.

Надо его спереть!

Она шагнула к чемоданчику.

— Ммммммммммууууууммммм… Агхххххххаааахххх…

Пэми в ужасе повернулась. Датчанин был живехонек; он поднял голову и левую руку и пытался на что-то указать. Глаза его были полны боли и страха.